Путешественница

Джейлис красиво слизала капельки чая с губ, не прибегая к помощи салфеток, и обратилась ко мне:

— Клэр, ты рожала?

— Да, — не скрыла я.

— Согласись, что это сущий кошмар: тебя поначалу разносит, как свиноматку, ходишь, расталкиваешь всех животом, натыкаешься на все, наклониться нельзя нормально, а после тужишься, думаешь, что высрешь все кишки. А что в итоге? Крысеныш да к тому же утопленный с виду.

Она фыркнула, выражая этим отвращение, и воскликнула:

— Они называют это красотой материнства! Господи! Но эта красота спасла мне жизнь, ничего не скажу. Помучилась, родила крысеныша, зато сейчас топчу грешную землю в свое удовольствие. Лучше это, чем быть кучкой пепла. Я не для того сюда отправилась, чтобы меня сожгли полоумные мужики в сутанах.

Послушав красочное описание процесса вынашивания и родов, я высказала свое мнение:

— Так-то оно так, но мы ведь не знаем, как оно, когда сжигают на костре. Может, роды мучительнее.

Бедная Джейлис поперхнулась чаем и обрызгала свой муслин. Пройдясь платком по ткани, она с интересом смотрела на меня.

— Я, как ты понимаешь, не была сожжена и не могу судить, как оно. Но видеть приходилось, и должна сказать, что сидеть и раздуваться в вонючей дыре намного лучше.

— Ты хочешь сказать, что находилась в яме для воров, пока не родила?

Холодная ложка из серебра стала теплой в моей вспотевшей руке. Крэйнсмуирский застенок был страшен. С Джейлис Дункан я находилась там три дня, но сколько же времени провела там она?

— Ну да. Я сидела там три месяца. На ледяном полу среди вшей и тараканов. На обед давали — если давали — отвратительно пахнущую баланду. Веришь ли, я все время дрожала от страха.

Рассказ не способствовал аппетиту, и горько улыбавшаяся Джейлис смотрела, как в чашке плавают чаинки.

— Но выкидыша не произошло. Я уже не знала, просить ли Бога об этом или о том, чтобы вытащил меня поскорее, пусть я и издохну на свободе. Меня выудили оттуда, когда начались схватки. И я родила в доме судебного исполнителя, в своей старой спальне. Лучше дома в селении не было.

На секунду мне показалось, что в ее чашке был не чай, — настолько затуманился ее взгляд, но затем я устыдилась: было ясно видно, что она обрызгала себя чаем. «Не стоит подозревать невиновного человека, Бошан. То, что Джейлис своеобразная, еще не дает повода обвинять ее в злоупотреблении спиртным», — оборвала себя я.

— Витражи из шестигранников, ты помнишь их? Пурпурные, белые, зеленые — красота! Я столько всего передумала, пока смотрела на них.

Она невольно улыбнулась, но улыбку тут же согнала задумчивость.

— Зеленый витраж отразил свет, когда мне принесли ребенка. «Ну чисто утопленник», — подумала я тогда. Но нет, он был теплым и живым на удивление. Яйца его отца тоже были теплыми, ну а что у него было живым, сама понимаешь.

Джейлис засмеялась недобрым смехом.

— Умора, они такие дураки! Хватай любого за его самое живое место, и готово — он твой, тащи его куда хочешь. Самое забавное то, что они таскаются за нами и когда мы машем юбками перед их носом, и когда уже ходим на сносях: как же, она родила мне сына! Лично меня все устраивает: если у тебя есть дырка между ног, ты можешь вертеть мужчинами, а значит, и миром, как хочешь.

Дальше Джейлис проделала нечто такое, от чего я усомнилась, только ли чай был в ее чашке: она откинулась назад в заскрипевшем под ее весом кресле, развела бедра, насколько позволяло платье, и подняла чашку прямо над лобком, произнеся иронический тост:

— За это самое место, от которого столько всего зависит! Влагалище — это все, что интересует мужчин, все, к чему направлены их помыслы, значит, то самое место, с помощью которого можно управлять мужчинами.

Джейлис отхлебнула из чашки и села поудобнее, перестав склоняться над животом.

— Вот негры, например, все понимают — вырезывают фигурки, изображающие женщин с огромными грудями, животом и всем остальным. Но мужчины в нашем времени, том, откуда мы пришли, тоже поступают сходным образом.

Она зло улыбнулась.

— Чай, видала журнальчики для мужчин.

Джейлис бросила полный ненависти взгляд на Джейми, словно он был виноват в том, что целая индустрия занята выпуском журналов для мужчин, и добавила:

— В Париже тоже много всего, и картинки, и книжки. Я склонна считать, что это то же, что и эти фигурки.

Отпивая еще, она махнула рукой.

— Только африканцы поклоняются им, а наши…

— Африканцы — чувственные люди, — бросил Джейми.

Он говорил ровным тоном и сидел развалясь, но я-то видела, как его пальцы сжимают чашку.

— Парижских сладострастников вы узнали уже как миссис Эбернети?

Джейлис Дункан остро посмотрела на Джейми и злорадно проговорила, обращаясь теперь к нему:

— О нет, слава миссис Эбернети была еще впереди. В Париже меня знали как Мелисанду Робишо. Правда, звучит? Твой дядюшка Дугал назвал меня так, и я, сентиментальная дуреха, решила, что пусть так и остается, раз уж так красиво.