Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник (предисловие А.Ингера)

Искателя приключений Мартина! Он помог нашим леди выйти, проводил их в гостиницу и с присущим ему красноречием приветствовал мисс Табби, после чего испросил у дядюшки разрешения поговорить с ним в другой комнате. Там он с некоторым замешательством принес извинения, что осмелился потревожить его в Стивенедже своим письмом. Он выразил надежду, что мистер Брамбл отнесся со вниманием к его горестному положению, и снова повторил свою просьбу принять его на службу.

Дядюшка, позвав меня в комнату, сказал ему, что мы оба весьма желаем спасти его от такого образа жизни, столь же опасного, сколь и бесчестного, и что он не задумался бы довериться его благодарности и преданности, если бы нашлась служба, соответствующая его положению и способностям; однако же все должности, о которых Мартин упоминал в письме, заняты людьми, на чье поведение он не имеет никаких причин жаловаться, а стало быть, и не может лишить кого-либо из них куска хлеба. Тем не менее он объявил о своей готовности помочь ему своим кошельком либо поручительством в исполнении любого разумного начинания.

Мартин был, казалось, глубоко растроган таким объяснением. Слезы стояли у него на глазах, когда он ответил прерывающимся голосом:

— Достойный сэр… ваше великодушие подавляет меня… я и не помышлял о том, чтобы просить вас о денежной помощи… да и нет никакой нужды в ней… В Бакстоне, Хэрроугейте и Скарборо я так счастливо играл на бильярде, а в Ньюкасле на скачках, что у меня скопилось наличными до трехсот фунтов, которые я охотно употребил бы, чтобы начать честную жизнь. Но приятель мой, судья Баззард, расставил столько ловушек, грозящих мне смертью, что я вынужден либо уехать немедленно куда-нибудь подальше, где смог бы найти великодушного покровителя, либо совсем покинуть королевство. К вам прибегаю я теперь за советом, какой выбор мне сделать. С той поры как я имел честь видеть вас в Стивенедже, я осведомлялся о вашем пути, и, полагая, что из Скарборо вы поедете этой дорогой, я приехал сюда вчера вечером из Дарлингтона, чтобы засвидетельствовать вам свое почтенье.

— Было бы нетрудно найти вам пристанище в деревне, — сказал дядюшка, — но праздная жизнь в глуши плохо соответствовала бы вашему живому и предприимчивому нраву. Посему я посоветовал бы вам попытать счастья в Ост-Индии. Я дам вам письмо к одному моему приятелю в Лондоне, который представит вас директорам Ост-Индской компании для поступления к ним на службу. Если же назначения получить не удастся, то вы сможете поехать по своему почину, уплатив при этом за проезд, я же берусь снабдить вас рекомендательными письмами, которые в скором времени помогут вам поступить там на службу.

Мартин с великой охотой принял это предложение; итак, было решено, что он продаст свою лошадь и отправится мором в Лондон, чтобы немедленно привести план в исполнение. Между тем он проводил нас в Дархем, где мы расположились ночевать. Здесь, получив весьма от дядюшки, он распрощался с нами, заверяя в своей благодарности и преданности, и поехал в Сандерленд, чтобы отплыть на первом же угольщике, направляющемся к Темзе.

Не прошло и получаса после его отъезда, как присоединился к нам другой странный человек, появление коего сулило нечто необычное. Тетушка и Лидди стояли у окна в столовой, когда к дверям гостиницы подъехал долговязый, тощий человек, который вместе со своим конем весьма походил на Дон Кихота верхом на Росинанте. На нем был суконный кафтан, некогда ярко-красный, обшитый галуном, с которого давно сошла позолота, а его чепрак и седельные сумки были из той же материи, что и кафтан, и такие же древние.

Приметив в верхнем окошке двух леди, он постарался с сугубой ловкостью слезть с лошади, но конюх и не подумал придержать ему стремя, и, когда он высвободил из него правую ногу и всей тяжестью стал на другое стремя, подпруга, к несчастью, лопнула, седло перевернулось, а всадник хлопнулся наземь; шляпа и парик слетели, оголив пеструю голову, усеянную рубцами и пластырями. Обе леди у окна взвизгнули от испуга, полагая, что незнакомец сильно расшибся при падении. Однако больше всего пострадал он оттого, что столь неловко сошел с коня да еще выставил напоказ голый череп, ибо простолюдины, стоявшие у двери, громко захохотали; они решили, что у капитана голова либо ошпарена, либо разбита, а как то, так и другое не делало ему чести.

Тотчас же он в бешенстве вскочил, схватил один из своих пистолетов и пригрозил застрелить конюха, но вторичный вопль женщин обуздал его гнев. Повернувшись к окошку, он отвесил поклон, поцеловал рукоятку пистолета и, спрятав его, надел с превеликим смущением парик и повел свою лошадь в конюшню.