Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

Когда мои домашние немного оправились от страха, они захотели узнать причину длительного моего отсутствия; описав им подробно мои приключения, я затем осторожно стал подводить разговор к возвращению нашей заблудшей овечки. Как ни убог был дом наш, я хотел, чтобы она была принята в нем с совершенным радушием, — только что постигшее нас бедствие, притупив и смирив присущую жене гордость, в большой мере облегчило мою задачу. Боль в руке была так велика, что я не в состоянии был отправиться за бедной моей девочкой сам и послал вместо себя сына с дочерью, которые вскоре привели несчастную беглянку; у нее недоставало духу поднять глаза на мать — несмотря на все мои увещевания, та не могла сразу полностью простить ее; ибо женщина всегда живее чувствует вину другой женщины, чем мужчина.

— Увы, сударыня, — воскликнула мать, — после великолепия, к которому вы привыкли, наша лачуга покажется вам слишком убогой! Дочь моя Софья и я не сумеем принять подобающим образом особу, которая привыкла вращаться в

высшем свете. Да, мисс Ливви, нам с твоим бедным отцом много чего пришлось выстрадать; ну, да простит тебя небо!

С бледным лицом и дрожа всем телом, не в силах ни плакать, ни вымолвить слова в ответ, стояла моя бедняжка во время этой приветственной речи; но я не мог оставаться немым свидетелем ее муки, и поэтому, вложив в свой голос и манеру ту суровость, которая всякий раз вызывала беспрекословное повиновение, я сказал:

— Слушай, женщина, и запомни мои слова раз и навсегда: я привел бедную заблудшую скиталицу, и для того, чтобы она возвратилась на стезю долга, нужно, чтобы и мы возвратили ей свою любовь; для нас наступила пора суровых житейских испытаний, так не станем умножать свои невзгоды раздорами. Если мы будем жить друг с другом в ладу, если мир и согласие поселятся между нами, мы будем жить хорошо, ибо наш семейный круг достаточно обширен, и мы можем не обращать внимания на злоречие, находя нравственную опору друг в друге. Всем кающимся обещано небесное милосердие, будем же и мы следовать высокому примеру. Мы ведь знаем, что не столь угодны небу девяносто девять праведников, сколь один раскаявшийся грешник^{196}

; и это справедливо: легче сотворить сотню добрых дел, чем остановиться тому, кто уже устремился вниз и почти уже обрек свою душу на гибель.

Глава XXIII

Лишь тем, кто уклонился от пути праведного, свойственно предаваться длительной и беспросветной печали

Немало прилежания потребовалось для того, чтобы нынешнюю нашу обитель сделать пригодной для жилья, но вот мы вновь узнали душевный покой. Из-за боли в руке я не мог помогать сыну в его работе и поэтому читал вслух своему семейству, стараясь выбирать из немногих уцелевших книг такие, что, давая пищу воображению, одновременно успокаивали душу. Добрые наши соседи тоже не забывали нас и наведывались каждый день, выражая свое сердечное сочувствие; они сами избрали определенное время для того, чтобы сообща помогать нам в восстановлении сгоревшего дома.

Честный фермер Уильямс не отставал от других, выказывая нам самую горячую дружбу. Он даже был готов возобновить свои ухаживания за моей дочерью; решительность, с какой она их отвергла, раз и навсегда положила им конец. Владевшая ею печаль была, видимо, не из тех, что проходят скоро, и, когда через какую-то неделю ко всем остальным в нашем маленьком кружке вернулась обычная веселость, она одна ее не разделяла. Не было уже той безмятежной невинности, благодаря которой прежде в ней жило уважение к себе и простодушное желание нравиться другим. Тоска всецело поглотила ее; силы были подточены, красота стала увядать тем приметнее, чем небрежнее она относилась к своей наружности. Всякое ласковое слово, обращенное к ее сестре, уязвляло ее в самое сердце и вызывало слезы на глаза; когда человек вылечивается от одного какого-нибудь недостатка, на его месте неизбежно появляются другие, — так и здесь: прежний грех, уже искупленный раскаянием, оставил по себе зависть и ревнивую мнительность. Тысячи способов изыскивал я, чтобы уменьшить ее тоску; стремясь облегчить ее страдания, я забывал собственную боль; я приводил ей бесчисленное множество всяческих историй, которые благодаря начитанности хранил я в своей крепкой памяти.

— Наше счастье, мой друг, — говорил я ей, — в руке того, кто с помощью тысячи сокрытых от нас путей может доставить его нам; и перед этим вся наша прозорливость — ничто. Если хочешь, дитя мое, я поведаю тебе одну историю, которая может служить тому доказательством; вот что рассказывает один весьма серьезный, хоть и наделенный романтическим воображением, историк.