Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

Предстоящая свадьба наполняла восхищением всю округу, и невеста с женихом всюду ездили в карете столь великолепной, что равной ей уже много лет в этих краях никто не видывал. По словам сына, туда съехались друзья обоих семейств, в том числе и дядя помещика, сэр Уильям Торнхилл, о котором рассказывали столько хорошего. Все только и делали, прибавил он, что пировали да веселились; только и говорили о том, как хороша невеста да каков молодец жених, и рассказывали чудеса о взаимной их привязанности; и, наконец, в заключение сын мой признался, что мистер Торнхилл представляется ему счастливейшим из смертных.

— Что ж, — возразил я, — пусть себе радуется, если может. Однако, взгляни, мой сын, на сие соломенное ложе, на худую крышу, на заплесневелые сии стены и сырой пол; на хилое тело мое, искалеченное огнем, и на младенцев, с воплями просящих у меня кусок хлеба! Все это, дитя мое, ты застаешь по своем возвращении, и все же тут зришь ты человека, который за все блага на свете не поменялся бы с тем, кому ты позавидовал! Научитесь, о дети, внимать гласу сердца своего, поймите, сколь благородного друга имеете в нем, и тогда весь этот блеск неправедный и великолепие померкнут в ваших глазах! Принято говорить, что жизнь наша есть странствие, а мы все — странники. Сравнение это можно расширить, сказав, что человек добродетельный весел и покоен, как путник, возвращающийся в родной дом; неправедный же бывает счастлив лишь изредка, минутами — как человек, который отправляется в изгнание.

Но тут я был вынужден оборвать свою речь и крикнуть жене, чтобы она подхватила Оливию: под бременем нового горя, свалившегося на нее, бедняжка чуть не лишилась чувств. Вскоре, однако, она пришла в себя. С этой минуты к ней, казалось, вернулось спокойствие, и я вообразил, что ей удалось овладеть собой; но я обманывался: это был не покой, это было изнеможение души, истомленной болью.

Добрые мои прихожане прислали мне немного пищи, и все, кроме Оливии, воспрянули духом; не могу сказать, чтобы я был недоволен, видя их снова веселыми и счастливыми. Несправедливо было бы во имя сочувствия упорствующей меланхолии омрачать их радость и возлагать на них бремя печали, которую они не испытывали. Итак, снова принялись мы рассказывать истории, петь песни, и снова веселье осенило тесное наше жилище.

Глава XXIV

Новые невзгоды

Следующее утро выдалось на редкость солнечное и теплое по тому времени года, и мы решили позавтракать под кустом жимолости, где младшая моя дочь по моей просьбе присоединила свой голосок к концерту, раздававшемуся в ветвях деревьев над нами. Тут, на самом этом месте, бедняжка Оливия впервые встретилась со своим соблазнителем, и все кругом, казалось, напоминало ей о ее горе. Однако грусть, что вызывают в нас красоты природы и гармонические звуки, ласкает сердце, не уязвляя его. На этот раз сладкая печаль проникла в душу и матушки ее, она всплакнула и снова возлюбила свою дочь всем сердцем.

— Оливия, красавица моя! — воскликнула она. — Спой же нам ту печальную песенку, что некогда так любил слушать твой отец. Сестра твоя Софья усладила нас своим пением. Спой же и ты, девочка, побалуй своего старого отца!

Она спела свою песенку с таким трогательным одушевлением, что я сам умилился чуть ли не до слез.

Когда неведомая сила,Любви нахлынувшей волна,К паденью женщину склонилаИ долг нарушила она,И видит вскоре, что любимый

С другой скрестил влюбленный взор, —Чем ей помочь, неисцелимой,Как смыть с ее души позор?Один лишь путь: в тоске безмернойТаить глухую боль стыда

И, чтоб раскаялся неверный,Уйти из жизни навсегда^[87].

Когда она исполняла заключительный куплет, голос ее задрожал от нестерпимой грусти и сделался еще нежнее; и в эту самую минуту мы завидели вдали карету мистера Торнхилла. Особенно, конечно, взволновалась старшая моя дочь; не желая встречаться с бессердечным обманщиком, она скрылась с сестрой в нашей хижине, я оставался на месте; через несколько минут он вышел из кареты и направился ко мне. С обычной своей непринужденностью он стал справляться о моем здоровье.

— Сударь, — отвечал я, — теперешняя наглость ваша лишь усугубляет всю вашу низость душевную; и было время, когда я не оставил бы безнаказанной дерзость, с какой осмеливаетесь вы являться мне на глаза. Нынче, разумеется, вы можете быть спокойны: возраст остудил пыл моих страстей, а сан велит сдерживать их.

— Клянусь, государь мой, — отвечал он, — я поражен! Я не понимаю, что все это значит? Надеюсь, вы не видите ничего предосудительного в той маленькой прогулке, что ваша дочь давеча предприняла со мной?