Путешествие на «Кон-Тики»

Неделя проходила за неделей. Мы не видели никакого признака судов, ничего, что говорило бы о том, что кроме нас на свете существуют еще люди. Весь океан принадлежал нам, открытый во все стороны света, и казалось, что самые небеса излучают мир и приволье.

Соленый ветер и окружающая нас прозрачная синева влияли очищающе на душу и тело. Среди океанских просторов важные ранее проблемы казались незначительными, не заслуживающими серьезного внимания. В нашем мире имели значение только стихии, — а они, казалось, решили игнорировать плот. Покорный волнам и течению, он был как бы частицей самой природы, нисколько не нарушавшей гармонии моря, словно морские птицы или рыбы. Из грозного врага, который с ревом набрасывался на нас, стихии стали надежным другом, без устали подталкивавшим плот вперед. С помощью ветра, волн и течений мы неизменно подвигались всё ближе и ближе к своей цели.

Если бы нас встретило в океане судно, пассажиры увидели бы наш плот спокойно покачивающимся на длинных курчавых гребнях и увлекаемым оранжевым парусом вперед, по направлению к Полинезии.

На корме можно было увидеть полуголого, загорелого и бородатого человека, — он либо отчаянно боролся с длинным кормовым веслом, либо — в спокойную погоду — мирно дремал на солнышке, оседлав ящик и едва придерживая весло пальцами одной ноги.

Если это не был Бенгт, то его можно было найти лежащим у входа в хижину с одним из семидесяти трех томов его социологической библиотеки. А вообще он был у нас стюардом и отвечал за выдачу дневного рациона на команду. Герман мог оказаться где угодно; он либо торчал с метеорологическими приборами на мачте, либо плавал, надев подводные очки, под плотом, либо тащился на буксире в надувной лодке, колдуя над воздушными шарами и загадочными аппаратами. Он был начальником технической части и ответственным за метеорологические и гидрологические наблюдения.

Кнют и Торстейн постоянно возились с полусухими батареями, проводами, схемами. Опыт военных лет оказался как нельзя более кстати для того, чтобы обеспечить работу нашей маленькой радиостанции в условиях непрекращающегося морского душа и сильной росы, на высоте одного фута над уровнем моря. Каждую ночь они посменно слали в эфир сообщения и метеосводки, которые принимались случайными радиолюбителями и передавались затем дальше в метеорологический институт в Вашингтоне или по другим адресам.

Эрик обычно чинил парус или сплетал концы, если только не вырезывал фигурки из дерева или не рисовал силуэты бородатых людей и удивительных рыб. Точно в полдень он вооружался секстантом и взбирался на ящик, чтобы измерить высоту солнца и подсчитать, на сколько мы продвинулись за сутки. Сам я был занят заполнением судового журнала, составлением отчетов, изучением планктона и рыб и киносъемкой. Каждый член экипажа отвечал за свою определенную область, никто не вмешивался в дела других. Все менее приятные работы, вроде вахты у руля и дежурства на кухне, распределялись поровну. На каждого приходилось по два часа дневной и ночной вахты; кок сменялся по дням недели. Правил и распорядков было немного: на ночной вахте обязательно обвязываться предохранительным тросом, спасательная веревка должна лежать всегда на своем месте, приготовление и поглощение пищи происходит только вне хижины, уборная расположена на самой корме. Когда нужно было принять какое-нибудь важное решение, мы созывали индейский пау-вау и решали вопрос коллегиально.

День на борту «Кон-Тики» начинался с того, что последний ночной вахтенный будил дежурного кока, который, сонно озираясь, выползал на озаренную первыми лучами солнца мокрую от росы палубу и начинал собирать летучих рыб. Вместо того чтобы пожирать их в сыром виде, в соответствии с полинезийскими обычаями, мы предпочитали жарить рыбу на маленьком примусе на дне ящика, который был прочно принайтован к палубе около входа в хижину. Этот ящик и составлял всю нашу кухню. Хижина заслоняла его от юго-восточного пассата, и только когда ветер и волны слишком уж небрежно жонглировали нами, случалось, что ящик загорался; а однажды кок задремал, и вся кухня запылала ярким пламенем, которое начало было перебираться на хижину. Проникший внутрь дым заставил нас быстро вскочить и заняться тушением, — благо за водой на «Кон-Тики» было не далеко идти.

Запах жареной рыбы мало беспокоил спящую в хижине компанию, и коку приходилось колоть нас вилкой и петь «бери ложку, бери бак» таким гнусавым голосом, что мы в конце концов не выдерживали и поднимались. Если только вдоль бревен не мелькали акульи плавники, мы начинали день с кратковременной водной процедуры, после чего следовал завтрак под открытым небом на краю плота.