Путешествие на «Кон-Тики». На плоту от Перу до Полинезии

Куда бы мы ни ступали, всюду натыкались на больших акул, которые, судорожно подпрыгивая, били хвостами по палубе или ударялись о бамбуковую каюту. Когда мы начали рыбную ловлю после двух ночей шторма, мы уже были усталые и измученные и теперь буквально растерялись, не зная, какие из акул уже околели, какие еще могут, судорожно щелкая челюстями, схватить нас, если мы приблизимся, и какие только кажутся мертвыми, а на самом деле только подстерегают нас. Когда девять больших акул загромоздили всю палубу вокруг нас, мы были так утомлены от вытягивания тяжелых лес и борьбы с упиравшимися акулами, что после пяти часов изнурительного труда решили отказаться от дальнейшей ловли.

На следующий день золотых макрелей и тунцов было меньше, но акул столько же. Мы снова принялись ловить и вытаскивать их, но вскоре прекратили это занятие, так как заметили, что свежая акулья кровь, стекавшая с плота, лишь привлекает еще большее количество акул. Мы выбросили всех мертвых акул за борт и смыли кровь с палубы. Бамбуковые циновки оказались изорванными зубами и грубой кожей акул; самые окровавленные и самые порванные мы выбросили за борт и заменили их новыми золотисто-желтыми бамбуковыми циновками, несколько пачек которых было крепко привязано на передней части палубы.

Когда в этот вечер мы легли спать, стоило нам закрыть глаза, как перед нами вставали хищные раскрытые пасти акул и пятна крови. А запах акульего мяса преследовал нас. Мы могли есть акул; по вкусу они напоминали пикшу, если только мы вымачивали куски рыбы сутки в воде, чтобы удалить запах аммиака. Но бониты и тунцы были несравненно вкуснее.

Этим вечером я первый раз услышал, как один из моих спутников сказал, что хорошо было бы удобно вытянуться на зеленой траве под пальмами на каком-нибудь острове; он был бы рад увидеть что-нибудь другое вместо холодных рыб и бурного океана.

Снова наступила хорошая погода, но она была не так устойчива и надежна, как прежде. Время от времени совершенно неожиданные резкие порывы ветра приносили с собой сильные ливни, которым мы были очень рады, так как значительная часть нашего запаса воды стала портиться и по вкусу напоминала затхлую болотную воду. Когда ливень достигал наибольшей силы, мы собирали воду, стекавшую с крыши каюты, и стояли голые на палубе, наслаждаясь тем, что свежая вода смывала с нас соль.

Лоцманы снова скользили у плота на своих обычных местах; но были ли это те же самые старые приятели, которые вернулись к нам по окончании кровавой бани, или же это были новые спутники, приобретенные в горячке битвы, мы не могли сказать.

21 июля ветер неожиданно снова упал. Атмосфера была гнетущая, и стало совершенно тихо; по прежнему опыту мы знали, что это могло означать. И в самом деле, после нескольких бешеных порывов с востока, с запада и с юга ветер посвежел и стал дуть с юга, где горизонт снова заволокло черными, грозными тучами. Герман все время находился на палубе с анемометром, показывавшим уже больше пятнадцати метров в секунду, как вдруг спальный мешок Торстейна устремился за борт. События, которые разыгрались в течение ближайших нескольких секунд, заняли гораздо меньше времени, чем нужно, для того чтобы рассказать о них.

Герман, пытаясь поймать мешок на лету, оступился и свалился в воду. Среди шума волн мы услышали слабый крик о помощи и увидели голову и загребавшую воду руку Германа и одновременно какой-то неясный зеленый силуэт, крутившийся вблизи. Герман изо всех сил старался подплыть обратно к плоту, отчаянно борясь с высокими волнами, которые поднимали его и относили в сторону от левого борта. Торстейн, находившийся на корме у рулевого весла, и я, стоя на носу, первыми увидели его и похолодели от ужаса. Мы заорали во всю глотку: «Человек за бортом!» — и кинулись к ближайшей спасательной веревке. Из-за шума океана остальные не слышали крика Германа. Но теперь в одно мгновение на палубе все ожило и засуетилось. Герман был прекрасным пловцом, и хотя мы сразу поняли, что его жизнь поставлена на карту, мы все же сильно, надеялись, что ему удастся доплыть до плота, прежде чем станет уже слишком поздно.