Путешествие на Запад. Том 3

Что может быть прекрасней этих мест,Чтоб тела чистоту хранить и духа?Куда ни взглянешь – облака окрест:Они белее снега, легче пуха…Земли здесь вдосталь, много и воды,И, коль работы не страшатся руки,Тут зашумят зеленые сады,Зашелестят высокие бамбуки.До самого утра здесь хор гремитЛягушек, в тихой заводи живущих,Чудесный аист свой полет стремит

К высоким скалам в изумрудных кущах…,Как на вершине Хуашань, красивВосходов и закатов яркий пламень,И кажется, что, небо озарив,Тяньтайцы плавят философский камень…Пусть кто-то ловит рыбу на лунеИ вспахивает облако седое,Ты не найдешь в той сказочной странеТакого небывалого покоя,Который обретаешь только здесь,В тот лунный час, когда уходит горе,

И в думы погружаешься ты весь,Глубокие и вечные, как море.

Танский монах не мог налюбоваться окружавшей его красотой. Между тем взошла луна, засияли звезды и послышались оживленные голоса:

– Наш правитель, восемнадцатый гун, привел сюда премудрого монаха!

Наставник Сюань-цзан поднял голову и увидел трех старцев. Первый из них, тот, что шел впереди, был статный, благообразный и совершенно седой; казалось, голова его покрыта инеем. У второго волосы были черные с зеленоватым оттенком и непрерывно колыхались; третий, темнолицый, выглядел очень робким и скромным. Все трое были совершенно различными по наружности и по одеянию. Приблизившись к Танскому монаху, они совершили перед ним вежливый поклон. Сюань-цзан ответил на приветствие, а затем спросил их:

– За какие же мои добродетели вы, достопочтенные праведники-отшельники, соизволили проявить ко мне столь высокие чувства любви и почтения?

На это правитель горного хребта, гун восемнадцатый, смеясь, отвечал:

– О премудрый монах! Мы давно слышали о твоих высоких моральных совершенствах и с нетерпением ждали случая увидеть тебя. Наконец пришел долгожданный день и мы обрели это счастье. Если ты в самом деле не поскупишься одарить нас своими поучениями, каждое слово из которых нам дороже жемчуга, и поговоришь с нами по душам, то мы вполне убедимся в силе твоей созерцательности и уверимся в том, что ты принадлежишь к подлинной школе правоверных.

Танский монах низко поклонился и произнес:

– Разрешите узнать, уважаемые праведники, как вас величать.

– Вот этого мужа, – сказал гун восемнадцатый, – с головой седой, словно иней, мы зовем Гун Чжи-гун, что значит беспристрастный, прямой гун; того, у кого волосы черные с зеленоватым отливом, мы зовем Лин Кун-цзы, что значит мудрец, витающий в небесах, а скромного и робкого – Фу Юнь-соу, что значит старец, обметающий пыль с облаков. Меня же зовут просто Цзин-цзе, что значит крепкий, как сучок.

– А как велик возраст у почтенных мужей? – поинтересовался Танский монах.

Первым отвечал Гун Чжи-гун:

Мой возраст – тысячелетний,Но строен, как в юности, стан,Всегда я в одежде летней,Чей запах душист и прян;Как кружевное плетеньеИзгибы моих ветвей,Бегут от них легкие тени,Как сотни проворных змей…Меня посещают птицы,

Чьих крыльев размах широк,К Познанью мой дух стремится,Подходит мудрости срокРожден я прямым и твердымИ старости не боюсь –Она не помеха гордым,И ей я не поддаюсь.Пусть я не простого рода,Приют мой – в чаще густой,Минуют меня невзгодыИ мир с его суетой.

Когда Гун Чжи-гун закончил, заговорил с усмешкой Лин Кун-цзы: