Путешествие на Запад. Том 3

– Совершенно ясно, что Фу Юнь-соу наговорил много лишнего. Прошу тебя, премудрый монах, встань и не верь всему, что он тебе сказал. Давайте воспользуемся этой прекрасной лунной ночью, когда так ярко светит луна, и, вместо того чтобы вести рассуждения о нравственном самоусовершенствовании, будем беззаботно сочинять стихи и раскроем свою душу друг перед другом.

Фу Юнь-соу засмеялся и, указывая рукой на небольшое строение, сложенное из камней, сказал:

– В таком случае как вы отнесетесь к моему предложению: зайти в этот крошечный скит и попить чайку?

Тут Танский монах поднялся с колен и посмотрел на каменное строение. Над входом виднелись три иероглифа: «Скит лесных праведников». Затем все вместе вошли туда и только успели рассесться, как появился уже знакомый нам голый бес-слуга с целым подносом пирожков, приготовленных из фулина, и потом подал пять чашек ароматного бульона. Все четверо старцев стали просить Танского монаха первым приступить к трапезе, но он колебался, медлил, боясь рисковать. Тогда старцы сами принялись за еду, после чего Танский монах тоже отведал пирожков. После пирожков поели бульона и тогда убрали со стола. Танский монах украдкой осмотрелся вокруг и заметил, что помещение было украшено богатой блестящей резьбой и залито лунным светом.

Струился родничок из-под скалы,Прекрасные цветы благоухали,Все уголки обители пленялиСвоей необычайною красой.

Достойны были всяческой хвалыВсе те, кто в ней порядок соблюдали,И пыль и паутину обметали,Следя за благолепной чистотой.

Танскому монаху очень понравилась эта праведная обитель, и чувства радости и сердечного расположения раскрылись в нем. В состоянии полного восторга он не удержался и произнес:

Сердце того, кто отверг все мирское, схоже с луной:Чисто и светло оно: на нем – ни пылинки земной.Старец Цзин-цзе усмехнулся и сразу же сложил вторую строку:

Дар же его стихотворный велик и непревзойден,Ибо черпает в небе свое вдохновение он.За ним сложил третью строку Гун Чжи-гун:Цветистой парче подобен слов его дивный узор:Радует слух, как ткань золотая радует взор.Четвертую строку сложил Лин Кун-цзы:Мудр стихотворец, а строки его, как звезды, ясны –Им украшенья излишни, ему хвалы не нужны.

Пятую и шестую строки прочел Фу Юнь-соу:Шесть величайших династий стерты уж с лика земли,С ними веселье, и роскошь, и наслажденья ушли,На лучшие главы Сышу наложен запрет,Ищешь напрасно ты оды Шицзина – их уже нет.

– У меня случайно вырвалась одна строка нескладного стиха, – сказал Танский монах, – и обо мне поистине можно сказать, что я машу топором у дверей дома Лу Баня. Ваши же стихи, которые я только что услышал, свежи и изящны. Судя по ним, вы настоящие мастера поэзии.

– А ты, пожалуйста, не отвлекайся, – сказал старец Цзин-цзе. – Помни, что монахи начатое дело доводят до конца. Ты сложил первую строку, почему же не заканчиваешь стих? Прошу тебя, продолжай.

– Это мне не под силу, – стал отнекиваться Танский монах. – Очень прошу тебя, уважаемый гун, сделай это вместо меня.

– Ну и хорош, нечего сказать, – шутливо воскликнул гун, – ты ведь сам начал слагать стих, почему же отказываешься закончить его? У тебя нет никаких оснований скупиться на свои рифмы, они дороги нам, как жемчужины…

И пришлось Танскому монаху завершить начатое им стихотворение следующими двумя строчками:

Чай поспевает, тихо на ложе я полулежу,Взором за легкою птицей, слухом за ветром слежу.Сами приходят стихи – лишь стоит уста разомкнуть…Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь.

– Какая великолепная строфа! – воскликнул гун восемнадцатый. – До чего хорошо звучит: «Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь».

– Цзин-цзе! – обратился Гун Чжи-гун к правителю горного хребта, – ты прекрасно разбираешься в поэзии, потому и смакуешь последнюю строку. А почему бы тебе самому не начать следующее стихотворение?