Правитель горного хребта гун восемнадцатый был в ударе и не заставил себя упрашивать. Он сам предложил разыграть стихотворную игру:
– Я начну первую строку с последнего слова предыдущего стиха, а вы по очереди слагайте последующие строки таким же образом.
С этими словами он начал:
Грудь моя дышит привольно, а сам я зелен и щедр,Не страшен мне зной палящий, не страшен и зимний ветр.– Ну что ж, – сказал Лин Кун-цзы, – я продолжу с последнего слова твоего двустишия:Ветры утихли, но пляшет тень моих легких ветвей,Любуется путник красою неугасимой моей.Вслед за Лин Кун-цзы выступил Фу Юнь-соу:Моей седине достойной, стройному стану к тому жМожет завидовать каждый в преклонном возрасте муж.Последним выступил Гун Чжи-гун:Муж, здесь стоящий пред вами, собою поддержит трон,Также и дом укрепит он со всех четырех сторон,И рукоятью секиры также окажется он.Танский монах слушал, беспрестанно восторгался, а под конец сказал:
– Какие блестящие стихи! Они сверкают, словно снег под яркими лучами весеннего солнца! Их утонченность возносится за облака. Вдохновленный вашими стихами, я осмелюсь предложить еще одно двустишие для начала, хоть и не обладаю никаким талантом.
Гун Чжи-гун перебил его:
– О премудрый монах! Ты такой добродетельный муж, так много положил трудов на воспитание в себе высоких качеств. Тебе не подобает играть с нами в эту игру. Прошу тебя, сложи нам лучше целое стихотворение. Может, кто-нибудь из нас в ответ тоже сложит стихи, созвучные твоим!
Танскому монаху пришлось согласиться. С улыбкой он прочел следующие стихи:
Дорога на Запад должна меня увести,Книги священные там я смогу обрести,Чтобы благое ученье дальше по свету нести.Счастье великое встретил я в трудном Пути,Видя, как дар ваш до неба сумел возрасти,Благоуханнейшим древом сумел расцвести.Быть вам в почете, друзья, и в великой честиНыне и вечно, и всюду, во всех десятиСвета частях, коль сумеет зло отвести,Сетью его не дадите себя оплести,Благо и Истину будете в сердце блюсти,Дабы в обитель блаженства свой дух вознести!Четверо старцев выслушали это стихотворение с нескрываемым восторгом. Гун восемнадцатый воскликнул:
– Хоть я и стар и глуп и с моей стороны было бы дерзостью слагать стихи после вас, я все же попытаюсь:
Высокомерен я и горд, зовут меня Цзин-цзе,Сам славный Чунь и дивный Цзы уступят мне в красе,И по сравнению со мной юнцы – деревья все.В ущельях горных на сто чжан ложится тень моя,Она струится, как ручей, и вьется, как змея,Питает мощь моих корней бессмертная земля.Дружу я с небом и с землей. Сегодня, как и встарь,Пошлет мне солнце жаркий луч, луна зажжет фонарь,Как прежде, светел и пахуч смолы моей янтарьМеня печалью не гнетет веков прошедших ряд,И дождь люблю я, и росу, и непогоде рад,Мне ветер мил, он мне всегда, в любой невзгоде – брат.Но красоты не сохранить, когда начнешь стареть:Когда угаснет блеск листвы, коры угаснет медь,Кто скажет надо мной «увы» – на это мне ответь.– Начало у этого стиха очень бодрое и мужественное, – сказал Гун Чжи-гун, – каждая строка связана с другой, но в последних двух строках ты чересчур себя принизил. А в общем недурно, очень даже недурно! Я тоже хочу попробовать сложить стих под стать твоему, хоть и стар и несмышлен.
С этими словами он начал: