Путешествие по русским литературным усадьбам

Он говорить мне запрещаетНа языке моем родном,Знаменоваться мне мешаетМоим наследственным гербом;Не смею перед ним гордитьсяСтаринным именем моимИ предков храмам вековым,Как предки славные, молиться…Иной устав принуждена

Принять несчастная жена.Послал он в ссылку, в заточеньеВсех верных, лучших слуг моих;Меня же предал притесненьюРабов — лазутчиков своих,Позор, гоненье и неволюМне в брачный дар приносит он —И мне ли ропот запрещен?Еще ль, терпя такую долю,Таить от всех ее должна

Насильно взятая жена?..

Николай I пришел в ярость. Он даже публично приказал Ростопчиной покинуть придворный бал, на который та осмелилась явиться. После этого скандала, когда все двери большого света перед ней закрылись, поэтесса с мужем безвыездно живет в Москве и каждое лето проводит в Воронове.

В Москве Ростопчина сразу же задалась целью создать собственный салон. В своем доме на Садовой Кудринской по субботам она собирала весь «творческий актив» первопрестольной: Писемского, Полонского, Погодина, «молодую редакцию „Москвитянина“» (Островского, Мея, А. Григорьева), Щербину, актеров — Щепкина, Садовского, Самарина, скульптора Рамазанова, журналиста-архивиста Бартенева. Из литераторов прошлой эпохи «ростопчинские субботы» посещали Загоскин, Павлов, Соболевский; из заезжих петербуржцев — Григорович, Тургенев, Майков. Желанным гостем был Ф. И. Тютчев, которого Ростопчина настойчиво приглашала в Вороново (Тютчев приходился ей дальней родней). Поэт отвечал ей искренней симпатией, но принять приглашение у него никогда не хватало времени (о чем он не раз сетовал). Но все-таки однажды, пусть мысленно, «во сне», Тютчев оказался в Воронове. В 1850 году он так ответил Ростопчиной на одно из ее писем:

Как под сугробом снежной лени,Как околдованный зимойКаким-то сном усопшей тениЯ спал зарытый, но живой…Но этот сон полумогильныйКак надо мной не тяготел,

Он сам же, чародей всесильный,Ко мне на помощь подоспел.Приязни давней выраженьяИх для меня он уложил —И в музыкальные виденьяЗнакомый голос воплотил…Вот вижу я, как бы сквозь дымки,Волшебный сад, волшебный дом —И в замке феи-невидимкиВдруг очутились мы вдвоем!

Очень скоро стало очевидным, что Ростопчина не имела необходимых качеств для трудной роли хозяйки салона. Она не умела объединять литературные партии. В Москве происходили баталии западников и славянофилов. Западники казались ей противниками национальных устоев; о славянофилах она писала в письме А. В. Дружинину: «Они сочинили нам какую-то мнимую древнюю Русь, к которой они хотят возвратить нас, несмотря на ход времени и просвещенья». В конце концов, Ростопчина была вынуждена с горечью признать, что она — человек прошедшей эпохи:

Я разошлася с новым поколеньем,Прочь от него идет стезя моя;Понятьями, душой и убежденьемПринадлежу другому миру я…Сонм братьев и друзей моих далеко —Он опочил, окончив песнь свою.Немудрено, что жрицей одинокойУ алтаря пустого я стою!

К середине 1850-х годов поэтическая продукция Ростопчиной действительно казалась уже вчерашним днем. Многословие раздражало, «пушкинская гладкость» была старомодной. Вот как брат поэтессы С. П. Сушков описывает ее творческий процесс: «Нередко случалось ей складывать в уме длинные стихи в несколько страниц, которые позднее, на досуге, она записывала быстро и без остановки, точно как бы под диктовку. Я бывал иногда свидетелем, во время наших поездок с нею вдвоем между Москвою и селом Вороновым, где Ростопчина всегда проводила лето, как она, прислонясь головою в угол кареты и устремив неподвижный взор в пространство, начинала сочинять стихи, а вечером или же на другой день прямо записывала их». Языков предпочитал Ростопчиной ее соперницу Каролину Павлову, у которой «стих не бабий». Из ростопчинских же стихотворений этого периода были популярны «Русские женщины» (1855) со строками: