Путешествие по русским литературным усадьбам

Григорович пережил свою славу. Он постепенно отошел от активной литературной деятельности. Избранный секретарем «Общества поощрения художеств», он деятельно трудился на благо русского искусства, но его собственные замыслы новых романов и повестей были обречены остаться неосуществленными. В последние годы он бывал в Дулебине лишь наездами, особенно после смерти матери (в 1869 году). Но самым плодотворным периодом своей жизни он не переставал считать годы творческого подъема, неразрывно связанные с родительской усадьбой. Именно тогда им были написаны следующие знаменательные слова: «Я был на Волге в первые годы моего детства. В памяти моей успели изгладиться живописные холмы, леса и села, которые на протяжении многих и многих сотен верст смотрятся в светлые, благодатные волжские воды. Судьба забросила меня в другую сторону, перенесла на другую реку; с тех пор я не разлучался с Окою. Не знаю, обделила ли меня судьба или наградила, знаю только, что, прожив 25 лет сряду на Оке, я ни разу не жаловался. Я скоро сроднился с нею и теперь люблю ее, как вторую отчизну».

Помещичий опыт Салтыкова-Щедрина

По вошедшему в пословицу выражению призвание сатирика «писать черным по белому». К Салтыкову-Щедрину оно применимо как, пожалуй, ни к кому иному во всей мировой литературе. Кажется, он не произнес ни одного доброго слова в адрес России, ее государственного устройства и народного существования. По словам близкого друга Салтыкова-Щедрина «первого пушкиниста» П. В. Анненкова, он через всю жизнь пронес «непреодолимое отвращение» к помещичьему быту, в недрах которого выросло и воспитывалось всё поколение «людей сороковых годов». Салтыков-Щедрин инстинктивно видел свою задачу в том, чтобы клеймить этот быт «везде, где бы он еще оказался налицо»^[118]

. Следует отметить, что слова Анненкова относятся к 1863 году, когда Салтыков-Щедрин фактически только вступал на литературную стезю. Воспоминания детства всегда внушали ему горечь. Не лишне отметить, что замысел «Пошехонской старины» возник как ответ на наметившуюся в эпоху Александра III тенденцию идеализировать дореформенное время (подобно тому, как ныне всё больше находят положительных черт в «советском периоде»).

В самом названии последней книги Салтыкова-Щедрина очевиден замысел, приравнивающий ее к «Истории одного города». В русском фольклоре Пошехонье — страна лентяев и дураков. Пошехоньем называли либо земли вдоль реки Шексны (Шехонье), либо некоторые уголки Ярославской губернии (в их числе Романов-Борисоглебск). Но Салтыков-Щедрин расширенно назвал Пошехоньем весь жизненный уклад недавней старины.

Желчные страницы «Пошехонской старины» — горькое проклятье родному дому. Вот начало первой главы «Гнездо» (многозначительное название!): «Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права. Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к ним, в тесном смысле, и прилагается этот термин, — но и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленным. С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний поруганного и ниоткуда не защищенного существования? — и, к удивлению, отвечаешь: однако ж жили!»

Родовое гнездо писателя — село Спас-Угол, тогда Калязинского уезда Тверской губернии. Некогда оно называлось просто Спасским и свое необычное окончание получило в 1776 году по местоположению «в углу» — и уезда, и губернии; здесь сходились три губернии: Московская, Владимирская и Тверская. На протяжении столетий (с начала XVI века) в этом краю жили предки великого сатирика.

Писатель характеризует их следующим образом: «Предки мои были люди смирные и уклончивые. В пограничных городах и крепостях не сидели, побед и одолений не одерживали, кресты целовали по чистой совести, кому прикажут, беспрекословно. Вообще не покрыли себя ни славою, ни позором. Но зато ни один из них не был бит кнутом, ни одному не выщипывали по волоску бороды, не урезали языка и не вырвали ноздрей. Это были настоящие поместные дворяне, которые забились в самую глушь Пошехонья, без шума сбирали дани с кабальных людей и скромно плодились». Правда, умалчивается о вычурных семейных преданиях, возводящих генеалогию их к XIII веку и даже намекающих на отдаленное родство с Романовыми.