Путешествие по Советской Армении

…звуков небес заменить не моглиИм скучные песни земли.

Так поэтически закончился для нас вечер поездки в Бюракан. И если кто думает, что искусство пьянит, а наука — трезвая вещь, тот жестоко ошибается. Для этого нужно лишь заглянуть в большую страсть самой казалось бы, отвлеченной и математической из всех наук — астрономии.

Ущелье реки Амберд

Но вернемся опять к нашему прерванному путешествию, проделанному летом 1928 года.

Можно было начать восхождение со стороны Апарана, горного района, три четверти года покрытого снегом. Этот путь проторен летними потоками кочевников. Почти все апаранские села (армянские и курдо-езидские) снимаются на лето с места, чтоб уйти на горные пастбища.

Но выбранный нами путь лежал не через Апаран; он был несколько более длинным и позволил нам увидеть больше, нежели апаранский. Я говорю «увидеть больше» в особом смысле, применительно только к Арагацу. Строение этой горы так своеобразно и многоформенно, что каждый лишний километр пути приобретает не только пространственное, но и качественное показательное значение. Идя на Арагац, нельзя выбирать сокращения и жаловаться на длинноты, если хочешь понять побольше. Что ни поворот, то неожиданность; думаешь, будто зашел в тупик или вплотную придвинулся к последней возвышенности, — но нет, оказывается, это лишь «один из эпизодов Арагаца», как красочно выразился участник нашей экскурсии.

«Эпизоды Арагаца» — их множество — состоят из бесчисленных архитектонических сюрпризов, из закоулочков, из резких переходов от ослепительных, нарядных, густо благоухающих нагорий к мрачным, почти оголенным, холодным ущельям, где местами еще лежит буроватый слой снега.

Ранним утром, когда небо стояло над нами зеленое, словно вода в заводи, и еще спали петухи и собаки, мы вышли из Бюракана. Впереди семенили восемь осликов, груженных провизией, чайниками и теплыми вещами. Охотники, густо обмотанные поясами с патронами, сжимали в руках ружья, разбредясь цепью. Но утро было так тихо и сосредоточенно, что живья — ни птичьего, ни звериного — не попадалось.

Мы миновали ближайшее село, где наполнили фляги ледяною водой, и вступили в красивую дубовую рощу. Эта часть пути, легкая, удивительно напоминает старинную цветную гравюру.

Быть может, такие кудрявые, редко расставленные деревца, удобные для светотени, как этот старомодный дубок над селом; быть может, вот такая изумительная цепь точек и черточек, музыка телеграфного кода, резкая панорама всей Армении, ее нагорий, ее сел и пашен, ее восклицательных перпендикуляров — тополей и одиноких прямых башенок монастырей — все это и кормило когда-то своею формой глаза граверов и родило собою старинное и кропотливое искусство видеть вещи через светотень, через тонкую работу иглы по плоскости…

Дорога поднималась по косогору в рыжих отсветах глины и камня. Дуб кудрявился по склону, и навстречу, выходя из лесу, шли, казавшиеся нам издалека очень маленькими, человечки в больших шапках, гоня хворостиной архаических осликов, навьюченных вязанками сена.

Если же обернуться, возникала Армения, — тоже чем-то вроде старых карт, какие видишь в музеях топографии, — почти вылепленная рельефом и раскрашенная кисточкой. Арарат отсюда, со склонов своего антипода, кажется очень большим, он виден уже до самой подошвы, и его вершины плавают над четкими массивами, озаренными солнцем. Километров восемнадцать мы сделали, не чувствуя дороги, все поднимаясь и поднимаясь. Середина июля чем выше, тем больше стала переходить в начало мая, лето — в весну. Жару и желтый сок поспевающих плодов мы оставили внизу, — здесь же было начало жизни, такое яркое и сильное, что от бальзамических его испарений кружилась голова. Трава вылезала необычайной окраски, целые долины цветов, очень ярких, — думалось, это уже предел яркости, так они были густо окрашены. Но через два дня мы убедились, что ошиблись: на Арагаце из-под снежных полей растут еще более яркие, чья белизна и синева кажутся глазу почти непереносимыми. Как бы дополняя старомодный стиль пейзажа, и эти цветы с их запахами тоже были глубоко старинными, словно из романов Вальтера Скотта; тут была лаванда, давным-давно выкуренная из нашего обихода искусственными запахами духов; были бальзамин, шалфей, ромашка, дикий укроп.

Поднявшись до глубокого ущелья, по дну которого бежала очень прозрачная речка, мы увидели развалины крепости Амберд — из крупного красноватого камня — с бойницами, башнями, узкими воротами, недавно раскопанной древней баней. Неподалеку от нее — обычной архитектуры церковка, красивая и сжатая, как все древние армянские монастыри, с характерными по углам орнаментами и с разрушенным конусом.