Несколько минут они молчали, глядя друг на друга. Их глаза поблескивали, то встречаясь, то томно опускаясь. Анмай ощутил, как постепенно сжимается сердце, — Аютия была красива той окончательной, безупречной, почти нереальной красотой, которая кажется смертельно опасной… но от того, ещё более привлекательной. Кроме Хьютай, у него не было женщин, и сильнее всех прочих чувств его жгло любопытство, — ему нестерпимо хотелось узнать, как ещё это получается.
Анмай встряхнул волосами, словно всплыв из-под воды. Он был весь мокрый от пота, голова кружилась, и всё вокруг казалось ему нереальным, — кроме его собственного тела. Оно-то, как раз, ощущалось очень четко, — как и тело прижавшейся к нему Аютии. Она тоже едва дышала, переводя дух, вся мокрая, вжимая его в холодную траву, невыносимо жарко дыша в его правое ухо, но Вэру совершенно не хотелось шевелиться, — сейчас почти бездыханная Аютия растянулась на нем, а его босые ноги были скрещены на её узкой пояснице. Они жарко ныли, — от пальцев до самого зада, — но ощущение Вэру очень нравилось, и опускать ноги не хотелось. Сейчас он помнил лишь медленные, мягкие, как масло, движения их тел, гладкие, крепкие плечи Аютии под ладонями, и их рты, жадно прижимавшиеся друг к другу, — всё это время они целовались, как безумные, и Вэру, задыхаясь во мраке под упавшими на лицо волосами, уже не мог, да и не хотел ни о чем думать. Не хотелось этого и сейчас, — вообще ничего не хотелось, разве что по-прежнему удерживать напряженными туго сведенные, ноющие мускулы бедер. Он не представлял, сколько бы ещё лежал так, но он взмок, словно мышь, и, едва Аютия вывернулась из его объятий, вслед за ней забрался в теплую воду реки.
Он окунулся с головой, фыркнул, вынырнув, — и без удивления понял, что сил выбраться на берег нет. Аютия тоже туда не рвалась, — она прижалась спиной к его груди, откинула голову на плечо Вэру, упираясь пальцами босых ног в удобно подвернувшийся камень и млея в кольце его рук. Ладони Анмая бездумно скользили по её нагому телу, разминая тугие мускулы бедер и живота. Он зевал, полуспящий, смутно чувствуя, как их обтекает прохладная вода. Она несла разгоряченной коже неизъяснимое блаженство, — не такое, как Аютия, но всё же…
— Люблю тебя, — прошептал он, когда она закинула ему руку на шею, ища губами его губы, — но, в то же время, зная, что всё это, — не более, чем благодарность за доставленное ему наслаждение. Душа Вэру оставалась нетронутой, с усмешкой наблюдая за блаженно жмурившимся телом, — но и ей тоже было в нем очень хорошо…
Наконец, он мягко поднял ладонью её голову, неотрывно глядя в длинные глаза Аютии.
— Хочешь ещё, девчонка? — насмешливо спросил он.
— Не-а, — Аютия широко зевнула. Больше всего ей сейчас хотелось спать, — в конце концов, она наверняка провела этот день на ногах, пока спал он.
— Тогда вылезай.
Выбравшись-таки на берег, Анмай с наслаждением растянулся на траве. Густой теплый воздух мягко обтекал всё его влажное тело. Аютия растянулась рядом с ним, сонно и насмешливо посматривая на него. Она знала его родной язык, знала, что больше всего нравится ему в любви, знала его тело лучше, чем он сам. Ради неё он предал любимую, которую знал с детства, — но Аютия тоже ему нравилась, и он не знал, как со всем этим быть.
— Зачем это было нужно? — наконец, спросил он. Теперь он понимал, что она соблазнила его, — и сделала это очень старательно.
Аютия задумалась.
— Мне сложно это объяснить, но я постараюсь, если хочешь, — она вдруг вскочила и потянула Вэру за собой.
Они оделись и вернулись в её хижину. Аютия вытащила откуда-то толстую книгу в кожаном, отделанном красной медью переплете. Анмай с интересом открыл её, и тут же смутился, — внутри было множество искусных рисунков нагих юношей и девушек, очень разных, но всегда красивых, и любовных пар, изображенных очень точно. Сначала их позы были самими простыми, потом, — всё более сложными.
— Зачем так много? — удивился он. — Разве для удовольствия не хватит всего нескольких? А тут их…
— Более четырехсот, — Аютия слабо улыбнулась. — Конечно, насчет удовольствия ты прав. Вот тут… и тут… и тут нужно огромное внимание к деталям, умение в любой ситуации владеть собой, ловкость и выносливость… то, что раньше называли жизненной силой. Но ведь в этом-то вся суть! Наши дикие предки знали, что красивая душа лучше растет в красивом теле, а в каких занятиях красота тела сильнее всего проявляется и привлекает? Естественно, в тех, в каких зачинают детей. Чем сложнее они, чем больше выносливости, гибкости, изобретательности и терпения проявит пара, тем красивее и отважнее будут её дети, и это правда! А кому не хочется, чтобы его дети были красивы и умны? Я вижу, ты улыбаешься, но именно так мы определяем суть начинающих айа, — каждая из поз отмечает свою ступень восхождения. Если юная пара может даже на вершине, приносящей детей, думать, красиво ли они это делают, то её дети сами смогут вести остальных, и приумножать красоту в мире.