Путеводитель по театру и его задворкам

Я тоже закурил и попытался лучше разглядеть ее лицо, но мне это плохо удавалась – сидела она от меня в пол-оборота, и все мои попытки скосить глаза в сторону ни к чему не приводили, я видел только кончик носа и линию подбородка. Я уже совсем утратил надежду на то, чтобы увидеть ее лицо и решил, что, докурив, продолжу свою прогулку по городу.

– Вообще-то, я не курю. Но иногда возникает очень сильное желание, и сегодня я не смогла побороть его – и сдалась, понимаете?

– Понимаю, – ответил я.

В ней было что-то странное, я заметил это еще утром – какая-то отрешенность, сосредоточенность на чем-то важном и одновременно тревожном, может быть, опасном.

Она повернулась и взглянула на меня, но не оценивающе, а с любопытством и интересом. У нее было бледное лицо, по глазам ее было видно, что она очень утомлена.

Было странно, что она сидела здесь. За этот долгий день я видел много лиц, много вспоминал, и ее, увиденную еще утром, уже успел забыть. И вот она вновь появилась. Но я не хотел ни с кем разговаривать и тем более заводить ненужных знакомств.

– Хорошего вечера, – сказал я, вставая и, не дожидаясь ответа, пошел по аллее.

Я чувствовал, как она смотрела мне в спину, но только ускорил шаг.

Вечер был теплый и тихий, земля, нагретая за день, медленно остывала, воздух был свеж, в тусклом свете фонарей кружили мотыльки. В домах были открыты окна, из которых доносились приглушенные разговоры, смех, где-то играла музыка. Мне было легко и спокойно, я очень давно не испытывал подобного, и мне вдруг стало понятно, почему так происходит. Все, что я сегодня видел, – и улицы, и дома, и торговые лотки, и даже люди, – все это было очень похоже на то, что я каждый день видел в детстве. Я вырос в таком же маленьком городе, каждый уголок которого был мне хорошо знаком, и где с каждым домом или улицей было связано какое-нибудь событие. Я как будто вернулся обратно, и все прочее стало не таким уж важным: взрослая жизнь – какая она была теперь пустяшная и скучная штука. Ведь в детстве самое главное – это быть дома к обеду, а вечером не бегать на улице допоздна. И мое намерение, для которого я приехал, казалось уж совсем неуместным.

За этими мыслями я не заметил, как оказался у того самого дома, где утром обратил внимание на эту странную женщину. Мне захотелось зайти в этот магазин, из дверей которого она вышла со свертком.

Колокольчик на двери оповестил хозяина о моем появлении в лавке, он добродушно кивнул мне головой и продолжил разговор с покупателем. Я улыбнулся ему в ответ и осмотрелся. Лавка была небольшой и располагалось в подвале старого дома, стены ее сходились куполообразным сводом где-то в середине комнаты, от чего все помещение казалось шарообразным. Я не мог ни на чем остановить свой взгляд, лавка была до отказа набита различными вещами, сувенирами, картинами, сухофруктами и сластями. В углу стоял стеллаж с винными бутылками, донышки которых отражали желтый свет тусклой лампы, висящей высоко под потолком. Пахло сеном и корицей. Я не мог двинуться с места – так меня потрясло это место, которое казалось было вырвано из прошлого и перенесено в наше время. Но вот колокольчик опять зазвонил, и вошли новые посетители, и мне пришлось выйти из оцепенения и спуститься по узким ступенькам к прилавку. Стало тесно, и, чтобы не мешать другим людям, я присел на деревянный табурет, стоявший тут же у стены. Я сидел и всматривался в лицо хозяина, сплошь покрытое морщинами, на высокий лоб его ниспадали пряди седых волос, ухоженная борода скрывала улыбку. Он напомнил мне о моем отце.

Я очень хорошо помню тот день, когда его не стало. Я проснулся очень рано – еще до рассвета – встал, оделся и спустился в гостиную. Отец сидел в своем кресле и, нисколько не удивившись моему раннему пробуждению, попросил меня посидеть с ним немного. Он стал рассказывать о прошлом, о своей молодости. Я сидел у окна, не совсем еще отойдя ото сна, и смотрел, как утренний туман медленно расползается по долине. В последние годы жизни отец стал более веселым и словоохотливым. О смерти, скорый приход которой он, видимо, предчувствовал, говорил так весело, словно ничуть не страшился ее. Тогда его слова вызывали у меня лишь недоумение и непонимание, но сейчас я знаю, что он был прав. В жизни он повидал немало смертей, война совсем еще юношей заставила его быстро осознать цену человеческой жизни в нашем мире. Он работал в военном госпитале, но на все мои просьбы рассказать хоть что-нибудь о годах службы отвечал резким отказом. Лишь изредка, в те моменты, когда он выпивал больше, чем обычно позволял себе, он рассказывал мне про ранения, операции в чудовищных условиях, о мучениях и смерти молодых солдат.