Путевые впечатления. Юг Франции

(Впрочем, Бурбон церемонился с собой ничуть не больше, чем с другими. Когда впоследствии и его сразила смертельная пуля, он лег во рву, приказал накрыть себя своим белым плащом и, указав солдатам на брешь в стене, крикнул им: «Не останавливайтесь!»)

В тот же день был отдан приказ рыть траншеи и началось бомбардирование города. Со своей стороны, марсельская артиллерия творила чудеса, особенно знаменитая кулеврина, стрелявшая громче и дальше всех других орудий; и потому, едва только ее превосходство над ними было оценено, к ней приставили самых умелых наводчиков, так что она производила в рядах врагов страшные опустошения.

Прошло несколько дней, сопровождавшихся предельно большим шумом над землей и предельно малым шумом под землей — другими словами, в то самое время, пока испанцы рыли траншеи, они, словно кроты, вели подкопы под стены. Но марсельцы в ответ на это изо всех сил восстанавливали стены и прокладывали контрмины, и в двух этих оборонительных работах им так хорошо помогали женщины, что эта часть городской стены сохранила название «Женский ров».

В конце концов 23 сентября брешь была проделана. И тогда Бурбон, вопреки мнению Пескары, решил начать штурм. Коннетабля подталкивала к этому настоятельная необходимость успешно завершить осаду Марселя. У него было условлено с союзниками, что, пока он будет захватывать Юг Франции, испанцы вторгнутся в Гиень, англичане — в Пикардию, а немцы — в Бургундию. Однако Генрих VIII и Карл V не сдержали слова, и, ведомый собственной ненавистью, Карл де Бурбон оказался на месте встречи один. В то же время ему стало известно, что маршалы де Шабанн и де Монморанси, согласовав свои действия с графом де Карсесом, с огромным войском и мощной артиллерией спешат на помощь Марселю. К тому же ему давно недоставало провизии и уже начала ощущаться нехватка боеприпасов. Так что 25-го числа Бурбон сделал все приготовления к штурму, а марсельцы приготовились его отразить — это был решающий момент для обеих сторон.

Перед заходом солнца испанцы, ведомые Бурбоном, кинулись к бреши. Что касается Пескары, то он, не одобряя эту затею, наблюдал за штурмом, скрестив руки на груди.

Сражение было страшным; в пламени, в дыму, среди летящих ядер, падающих камней и бревен, под потоками кипящей смолы Бурбон трижды бросал испанцев на брешь, и трижды они были отброшены. Бурбон хотел и в четвертый раз повторить штурм, но опустилась ночь, и мрак не дал ему возможность снова собрать солдат.

Той же ночью он узнал, что передовые части французской армии вошли в Салон; ни о чем другом, кроме отступления, думать уже не приходилось. В три часа утра коннетабль отдал приказ отступать.

На рассвете марсельцы увидели, как бегут их враги. Весь город высыпал на крепостные стены, хлопал в ладоши и улюлюкал вслед удалявшимся испанцам. А кулеврина старалась изо всех сил и стреляла до тех пор, пока неприятель был в пределах досягаемости. Так что этот кровавый бал закончился под звуки той же самой музыки, которая его открыла; и тем не менее муниципальный совет разрушил достославную башню, где находился главный инструмент этого оркестра. Вечный ей покой на том и на этом свете!

Ратушу, правда, всего лишь выскоблили: на ней был гербовый щит Франции, сделанный Пюже. Бедняга Пюже не мог предвидеть, какую участь уготовят наши революции его творению, и поместил на гербовый щит три цветка лилии, которые были гербом святого Людовика, Франциска I и Людовика XIV. Ему казалось, что победы при Мансуре, Мариньяно и Денене оросили эти цветы достаточно славной кровью, чтобы они навсегда укоренились на земле Франции. Пюже ошибся, и созданный им гербовый щит, выскобленный рукой народа, лишенный красок и эмблем, ждет новых красок и новых эмблем, какие угодно будет избрать Франции. Deus dedit, Deus dabit^[68].

Первое, что видишь, когда поднимаешься по лестнице марсельской ратуши, — это статуя Либерта-убийцы; его имя, в котором народ в своем невежестве узрел символ, защищает скульптуру от всяких нападений на нее.

События, связанные с ним, происходили в конце 1595 года, и, следственно, Генрих IV вот уже год как вступил в Париж; все командиры Лиги примкнули к нему, все города Франции признали его власть, и мятежными оставались только три командира — д'Эпернон, Казоль и никому не известный лейтенант Лаплас, а также три города — Грас, Бриньоль и Марсель.

Генрих IV одержал победу над Майенном в битве при Фонтен-Франсез и помирился с папой Климентом VIII. Обе эти новости распространились одновременно: первая исходила от Карла Лотарингского, герцога де Гиза, сына Меченого, которого король назначил губернатором Прованса, а вторая — от монсеньера Аквавивы, авиньонского вице-легата, который нажил свое состояние благодаря Беарнцу; тотчас же Экс, Арль, Мутье, Рьез, Опс, Кастеллан, Ольюль, Ле-Босе, Жеменос, Сереет и Мариньян раскрыли свои ворота под крики: «Да здравствует король!» Как мы уже сказали, остались только д'Эпернон, удерживавший Бриньоль, Лаплас, удерживавший Грас, и Марсель, удерживаемый Казолем.