Путевые впечатления. Юг Франции

Сегодня главный город аллоброгов, наместник Римской империи в Галлии, столица двух бургундских королевств, представляет собой всего лишь второразрядный город со скверно построенными домами и кривыми грязными улочками. Мы долго искали, с какой стороны он выглядит самым живописным образом. В конце концов, взобравшись на холм, на вершине которого высились руины замка Лабати, сквозь расщелины в его старых стенах мы разглядели значительную часть города, стоящую на обеих сторонах реки Жер, зеленоватого пенистого потока, вьющегося змеей между домами, посреди крыш которых, словно Левиафан по морским волнам, плывет тяжелая громада собора святого Маврикия; затем мы увидели ажурный подвесной мост, подобно ленте связывающий Вьенн и Сент-Коломб, дитя и родителя, — такой легкий, что он казался канатом, протянутым с одного берега реки на другой, в то время как стоящая под ним разрушенная опора старого римского моста высовывала свою голову из воды и с явным удивлением взирала на своего изящного преемника; наконец, на южной оконечности города виднелась острая пирамида — одни считают ее срединной точкой античного города, а другие полагают, что это кенотаф Септимия Севера. Время для того, чтобы полюбоваться пейзажем, было выбрано нами весьма удачно. На первом плане был виден город, окутанный клубами черного и белого дыма, на втором — Рона, сверкавшая, словно она катила волны расплавленного серебра, а на горизонте, залитые лучами заходящего солнца, исчезали из виду вершины гор, приобретая нежную желтую окраску, дававшую нам понять, что в той стороне находится юг. Сразу же было ясно, что ни с какого другого места нам не удалось бы охватить взглядом столь полную картину, и потому мы с Жаденом тотчас же принялись за дело: Жаден начал рисовать, а я — выискивать у Шорье, Шнейдера и Мерме исторические сведения, только что мною приведенные.

Спустившись с этой удобной для обзора возвышенности, прозванной жителями Вьенна горой Соломона вследствие искажения двух латинских слов salutis mons^[22]

, мы направились в местный музей, который вот-вот должен был закрыться. К счастью, нам удалось отыскать хранителя музея, г-на Делорма, и он с радушием и гостеприимством, какие можно встретить лишь в провинции, не только разрешил нам продлить наше посещение сверх положенного часа, но и пожелал стать нашим экскурсоводом и лично показать нам свою прекрасную коллекцию древностей. Впрочем, сколь ни любопытны были античные обломки, собранные в этом древнем храме, который служил теперь музеем, первое, что привлекло мое внимание, был недавний портрет некоего молодого человека, чье лицо показалось мне знакомым. Однако, поскольку мне так и не удалось вспомнить, кто это, я обратился с вопросом к г-ну Делорму, и он мне ответил, что это Пиша.

Я тут же мысленно перенесся на семь-восемь лет назад и вспомнил, где мне приходилось видеть это лицо: это был тот самый вечер, когда состоялось представление «Леонида», имевшее огромный успех благодаря достоинствам пьесы, таланту Тальма и чудесной постановке, которой руководил Тейлор. Еще очень молодой в ту пору и никоим образом не надеявшийся добиться того, чего Пиша достиг после одиннадцати лет работы и выжидания, я явился на это представление как новообращенный поклонник театрального искусства, чтобы извлечь для себя урок из этого первого творения автора, которое слишком расхваливали тогда и слишком забыли теперь. Выйдя после пятого акта, я увидел в коридоре молодого человека, окруженного, сдавленного со всех сторон и буквально поднятого на руки друзьями. У него было красивое волевое лицо, по которому можно было судить, насколько он полон надежд на будущее; в глазах у него искрилась гордость, сжигавшая в тот день его душу; его волосы были отброшены назад и открывали сиявший радостью лоб. О! Как я жаждал тогда, видя его смеющимся и плачущим от счастья, чтобы моя судьба сложилась так же, как у него! Я отдал бы все, чтобы стать им!.. Ведь кто мог подумать тогда, что этому человеку, настолько исполненному счастья, что он возомнил себя богом, осталось жить всего несколько дней, и что спустя какое-то время его творение, которому Тальма даровал такую блистательную жизнь, перейдет в небытие и никогда больше не появится на свет? Кто сейчас помнит о Пиша и о «Леониде», кроме меня, когда я пишу эти строки и, закрывая глаза, вижу, как проплывают в моей памяти автор и его сочинение, подобные двум теням, проходящим во мраке.