Путевые впечатления. В России. Часть первая

Доехав до решетки, англичанин приказал:

— Стой!

Дрожки остановились.

Англичанин в течение десяти минут осматривал решетку, несколько раз пробормотав про себя:

— Very well! Very well!^[7]

Затем он крикнул извозчику:

— Параход! Паскарее, паскарее!

Извозчик привез англичанина на Английскую набережную как раз к отплытию парохода на Лондон.

— Харашо, — сказал англичанин извозчику, дал ему гинею, поднялся на палубу и уехал.

Он хотел увидеть в Санкт-Петербурге лишь решетку Летнего сада, и он ее увидел.

Однако я прибыл сюда не только ради нее, а потому продолжил свой путь и проехал через Деревянный мост, бросив взгляд на крепость, колыбель Санкт-Петербурга, и колокольню собора Петра и Павла, всю в деревянных лесах, показавшихся мне сами по себе произведением искусства, которое вполне можно сравнить с самой колокольней, какой бы прекрасной она ни предстала в один прекрасный день, освободившись от них.

Нева, когда смотришь на нее с Деревянного моста, великолепна: оттуда она видна во всем своем величии.

Именно эта величественная река придает Санкт-Петербургу грандиозный внешний облик, каким обладают немногие столицы.

Но поймите меня правильно: я говорю о грандиозном внешнем облике, а не о грандиозной сущности.

Позже мы наглядно покажем, в чем состоит различие между внешним обликом и сущностью города.

Вот, например, когда речь идет о мостовых Санкт-Петербурга, внешний облик и сущность находятся в полном согласии. Примерно так же обстоит дело с мостовыми в Лионе.

Представьте себе округлые валуны, одни величиной с череп патагонца, другие размером с голову самого маленького ребенка, положенные рядом и качающиеся в своих лунках; кареты, подпрыгивающие на них, и пассажиров, трясущихся в каретах, а кроме того, рытвины посередине улицы, как на проселочной дороге, кучи булыжников, которые ждут, когда их пустят в ход как мостовой камень, но пока еще явно здесь лишние; некоторые части мостовой застланы длинными шатким досками, концы которых поднимаются вверх, как качели, сначала с одной стороны, когда карета въезжает на них, а потом с другой, когда она достигает их края; после досок тянется четверть версты щебеночного покрытия, превратившегося в пыль; затем опять идут валуны, рытвины и опять доски, и опять пыль. Таковы мостовые в Санкт-Петербурге.

Князь Вяземский написал оду, в которой он описывает состояние России XIX века: первая строфа оды посвящена улицам и проселочным дорогам.

Заметьте, дорогие читатели, что это говорю не я, а русский князь, который, будучи генеральным секретарем Министерства внутренних дел, должен был смыслить в рытвинах и проселочных дорогах:

Бог метелей, Бог ухабов,

Бог мучительных дорог,

Станций — тараканьих штабов,

Вот он, вот он, русский Бог.

Бог голодных, Бог холодных,

Нищих вдоль и поперек Бог имений недоходных,

Вот он, вот он, русский Бог.

Бог всех с анненской на шеях,

Бог дворовых без сапог,

Бар в санях при двух лакеях,

Вот он, вот он, русский Бог.

К глупым полн он благодати,

К умным беспощадно строг,

Бог всего, что есть некстати,

Вот он, вот он, русский Бог.

Поскольку мы находимся в России, удовольствуемся этим добрым Богом и не будем более придирчивы, чем местные жители.

После знакомства с мостовыми Санкт-Петербурга, способными разрушить за три года самую хорошую английскую или французскую карету, мы проехали мимо Арсенала, огромного кирпичного здания, архитектору которого хватило ума оставить зданию его естественный цвет; затем, свернув направо, мы оказались на берегу Невы, на другой стороне которой, напротив нас, высился восхитительный Смольный монастырь.

Мы проехали по набережной еще около версты. Ба! Я заметил, что у меня хватает самодовольства употреблять русские слова. Дорогие читатели, знайте раз и навсегда, что верста и километр — это ровным счетом одно и то же, и одно слово может переводиться другим. Итак, мы проехали по набережной еще версту и остановились перед большой виллой с двумя полукруглыми крыльями, примыкавшими к главному корпусу.

Вилла построена не так, как принято у нас — между двором и садом, а между двумя садами.

Наши экипажи проехали один за другим среди массива цветущей сирени.

В Санкт-Петербурге мы снова встретились с весной, которая распростилась с нами в Париже еще два месяца назад.

На ступенях крыльца выстроились все слуги графа, облаченные в парадные ливреи.

У подножия крыльца, в ожидании господ, стояло двадцать пять или тридцать длиннобородых мужиков в красных рубашках.

Граф и графиня вышли из кареты, и началось целование рук.

Потом мы поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в большой зал, где был установлен алтарь.