Путевые впечатления. В России. Часть вторая

В восемь утра мы сядем на небольшое судно, курсирующее по Неве, а в девять — на большой колесный пароход, который проследует до Петергофа. Завтрак у нас будет в ресторане «Самсон» — местном варианте нашего кабаре «Черная голова»; мы осмотрим Петергоф и его окрестности, а затем отправимся ужинать и ночевать к Панаеву, другу Григоровича, редактору «Современника», познакомимся там с Некрасовым, одним из известнейших поэтов молодой России, и, наконец, на следующий день посетим исторический Ораниенбаумский дворец, известный тем, что в июле 1762 года в нем был арестован Петр III. После этого мы возвратимся в Санкт-Петербург по железной дороге, с тем чтобы познакомиться за один раз и с наземным, и с морским путями.

Программа поездки исполнялась точнейшим образом. В одиннадцать утра мы были уже на пристани Петергофа.

Там находилась стоянка дрожек. Те путешественники, которые обладают таким же телосложением, как у меня, обычно берут дрожки в расчете на одного себя; те же, кто имеет более стройную и изящную фигуру, могут разместиться в подобном экипаже вдвоем.

Любая дама, носящая кринолин, должна заранее отказаться от попытки сесть в дрожки.

Экипаж доставил нас к модному петергофскому ресторану; я уже говорил, что он называется «Самсон». Это название ресторана происходит от его вывески, которая представляет собой уменьшенную копию знаменитой статуи «Самсон», высящейся в большом пруду парка. Древнееврейский Геракл изображен в ту минуту, когда он разрывает пасть филистимлянскому льву.

Невозможно составить себе представление о том, что такое модный ресторан в окрестностях Санкт-Петербурга, пока не увидишь его собственными глазами.

Россия похваляется тем, что она обладает собственной национальной кухней и блюдами, которые никогда не смогут позаимствовать у нее другие народы, поскольку для изготовления этих блюд используются такие продукты, какие есть только в определенных местностях этой обширной державы и каких нет больше нигде.

В число подобных блюд, к примеру, входит уха из стерляди.

Стерлядь водится лишь в водах Оки и Волги.

Русские безумно любят стерляжью уху.

Приступим же к откровенному обсуждению этого важного вопроса, что создаст нам немало врагов среди подданных его величества Александра II, и смело выскажем свое мнение о стерляжьей ухе. Я прекрасно знаю, что затрагиваю то, о чем опасно говорить, но ничего не поделаешь, истина превыше всего.

Пусть даже после этого император не позволит мне возвратиться в Санкт-Петербург, но я скажу, что главное, а лучше сказать, единственное достоинство стерляжьей ухи заключается, на мой взгляд, а вернее, на мой вкус, в том, что она стоит — в Санкт-Петербурге, разумеется, — пятьдесят или шестьдесят франков летом и триста или четыреста франков зимой. Впредь мы все будем считать в рублях. Раз и навсегда условимся, что рубль равен четырем франкам нашими деньгами. Эти четыре франка, то есть рубль, размениваются на монеты достоинством в пятьдесят, двадцать пять, десять и пять копеек. Сто копеек составляют рубль.

Вернемся к стерляжьей ухе и объясним, почему эта уха, которой мы предпочитаем простой марсельский буй-абес, стоит так дорого.

Дело в том, что стерлядь, вылавливаемая лишь в определенных реках, уже упомянутых мною Оке и Волге, может жить только в той воде, где она родилась. Поэтому в Санкт-Петербург ее приходится доставлять в воде, взятой из Оки или Волги, и доставлять ее туда надо живой; если ее привезут туда мертвой, то стерлядь, как кобыла Роланда, единственный недостаток которой состоял в том, что она была мертва, не будет стоить ровно ничего.

Это весьма легко сделать летом, когда вода, если только не подвергать ее воздействию солнечных лучей, сохраняет приемлемую температуру и к тому же может быть освежена водой из тех же самых рек, хранимой в охлаждаемых емкостях.

Но вот зимой, зимой, когда мороз достигает тридцати градусов, а рыбе нужно проделать путь в семьсот или восемьсот верст — впредь мы будем считать расстояние в верстах, так же как деньги в рублях, но это не доставит никаких трудностей нашим читателям, поскольку верста лишь на пару метров отличается от принятого у нас километра, — так вот, зимой, повторяю, когда термометр показывает тридцать градусов ниже нуля, а рыбе нужно проделать путь в семьсот или восемьсот верст, чтобы попасть из родной реки в кастрюлю, причем попасть туда живой, задача эта, понятно, крайне трудная.

В этом случае приходится прибегать к помощи искусно устроенной печки, которая не только предотвращает замерзание воды, но и позволяет поддерживать ее обычную температуру, среднюю между зимней и летней, то есть от восьми до десяти градусов выше нуля.

В прежние времена, до создания железных дорог, богатые русские вельможи, любители стерляжьей ухи, имели особые крытые повозки с печкой и рыбным садком, чтобы перевозить стерлядь с Волги и Оки в Санкт-Петербург, ибо было принято, что хозяин, дабы не обманывать своих гостей, показывал им живую и плавающую рыбу, которую четверть часа спустя они поедали в похлебке.