На первый взгляд может показаться, что мы осуществляем возвращение к эпистемологическим условиям. Но заслуживающим уважения промежуточным итогом можно считать связь между тайной и субъектом. Эта линия, возможно, не столь сильна, как, например, концептуализации тайны в марксизме в качестве идеологии правящих идей класса-гегемона, но позволяет нам уловить именно русский способ политизации тайны. А причины и следствия такого способа политизации – это уже другой отдельный и большой разговор.
Понятие чрезвычайного положения и «Нового порядка» в политической мысли Карла Шмитта
Ситуация «чрезвычайного положения» в концепции Карла Шмитта предполагает условия, когда политический порядок существует, а вот правопорядка по какой-то причине нет, когда основной закон государства есть, но «не работает», когда перспективы будущего государства настолько размываются, что прогнозы оказываются невозможными, но при этом государство формально и юридически существует. Перед тем как перейти к описанию того, в чем, по мнению Шмитта, состоит специфика чрезвычайного положения, необходимо сказать несколько слов о том, как он понимает сущность государства.
Государство в шмиттовской теории является определенным статусом народа – политически единого народа. Ему принадлежит
Итак, государство есть определенный статус народа, а субъект любого понятийного определения государства – народ, который является носителем учредительной власти, политической реализацией которой выступает конституция[112]
. Однако народ добивается и сохраняет состояние политического единства двумя различными способами. Он может быть политически дееспособен уже в своей непосредственной данности – в силу сильной и осознанной однородности, вследствие устойчивых природных границ или по каким-либо иным причинам. Тогда он являет политическое единство в качестве величины, реально существующей, тождественной себе самой и не нуждающейся в репрезентации[113]. Либо он должен быть репрезентирован кем-то – и тогда субъектом становится тот, кто репрезентирует, например парламент.Здесь нужно сделать важную оговорку: с точки зрения Шмитта, универсальной, «на все времена», теории государства и права быть не может. Все используемые в политической мысли понятия несут на себе печать предыдущего употребления и той традиции, в которой они возникли. Поэтому всегда следует оговаривать границы их употребления и понимать, что именно мы имеем в виду, говоря о «государстве», «политике» и «субъекте» и т. д. Если мы этого по какой-то причине не делаем, то сталкиваемся с ситуацией, когда описываем современные реалии на языке, который уже устарел и не может зафиксировать произошедшие общественно-политические изменения. Говоря о чрезвычайном положении, суверене и государстве в теории Шмитта, мы будем обращаться к его ранним работам, составляющим смысловую целостность, достаточно непротиворечивую для того, чтобы анализировать ее в комплексе.
Конкретный смысл понятий можно познать только из конкретной практики. Шмитт, как он сам говорит, «исходит из конкретного порядка и общества», что, собственно, позволяет понять его готовность «ориентироваться на произошедшее», исходить из наличной ситуации. Политическая ситуация, которую он наблюдал в 1920 – 1930-х гг. в Германии, привела его к убеждению, что парламент более не является выразителем воли народа. Он должен это делать, но, когда парламентское большинство закрывает другим возможность получения большинства голосов, возникает опасность узурпации власти и того, что какая-то часть присваивает себе право быть выразителем интересов всего народа, т. е. как бы выдает себя за государство. В этом Шмитт видит обычную проблему плюралистического государства, в котором нет единства[114]
. Господствующая на данный момент парламентская коалиция с чистой совестью использует все легальные возможности для укрепления своих властных позиций и применяет все государственные и предусмотренные конституцией полномочия в законодательстве, управлении, политике назначений и т. д.