Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

— Слыхать — ничего не слыхал, а поручиться — как могу? Ноне, ваше превосходительство, народ баловаться начал. Примерно сказать, за дочь свою — и то не ответишь по совести. А все же, в чем дело-то именно у вас до меня?

Путилин, помолчав, вдруг встал и пожал руку толстосуму.

— Вот что, молчать вы умеете?

— Умею-с, когда требуется. Какие же мы были бы купцы, ежели языком звонили?..

— Верно. Ну, так вот что я вам скажу: у меня мелькнуло подозрение, что ограбление ризы иконы могло произойти в вашем доме.

— Что-с?! — даже отшатнулся от Путилина Охромеев. Нет слов описать его изумление, граничащее со страхом, ужасом.

— К… как-с? Что-с? В моем доме… в моем доме ограбили икону?! Да вы как это, примерно: шутите аль взаправду говорите?

— Боюсь, что правду, хотя поручиться тоже не могу, — твердо произнес благороднейший сыщик.

Лицо купца-суконника стало страшно. Оно побагровело, жилы напружились на лбу.

— Что ж это такое?.. Такое поношение… такая поганая мерзость на мой дом… Да я к митрополиту пойду! Да я все власти на ноги поставлю! Да как же это вы так мой дом грабительским называете?

Охромеев хватался за косой ворот рубашки, словно его душило.

— Успокойтесь, голубчик. Придите в себя и слушайте меня внимательно. Я пришел к вам не как враг, а как друг, чтобы избавить ваш дом от гласного позора. Вы — ни при чем, кто же в этом может сомневаться? Но вы сами сказали, что за других ручаться нельзя. А что, если эта самая девица-сиротка устроила эту штуку?

— Кто? Она? Эта девчонка — Глашка?!

— Именно если она? Вот мне и необходимо тайком, без шуму и огласки понаблюдать, разнюхать, проследить. Я предлагаю вам следующее: я останусь у вас в доме на некоторое время. Вы представите меня вашей супруге, как своего старинного друга-приятеля, купца. Долго я вас не утружу своим присутствием, будьте покойны. Если я ошибся, тем лучше для вашего дома; если я окажусь прав, то это тоже будет лучше, чем если бы я начал действовать строго официально. Будет гораздо меньше шуму, огласки. Ну-с, вы согласны?

— Что ж… спасибо вам, коли так… Вижу, человек вы чувствительный, с сердцем… Ах, черт возьми, вот не было печали.

У купца даже руки дрожали, и на этот раз — не от перепоя.

Орел, ворона и коршун

— Так вы, стало быть, ближний друг Поликарпа Силыча? Оченно приятно. — Рыхлая, словно водой налитая, еще не очень старая, но рано состарившаяся купчиха безразлично глядела на Путилина своими круглыми, навыкате глазами.

— А это вот сиротка-девушка, Глаша. Глашка, да что это ты, мать моя, словно чурбан, стоишь, гостя не приветствуешь? Необразованность, уж не взыщите! — извиняюще заколыхалась в широком кресле «сама».

— Простите, Феона Степановна… Здравствуйте, — раздался неприятный, скрипучий голос.

Путилин впился глазами в произнесшую эти слова. Перед ним стояла некрасивая, угловатая девушка, со впалой грудью, с угреватым лицом. Волосы неопределенного, какого-то пегого цвета, были гладко прилизаны на пробор. Скромненькая ситцевая кофточка, темная…

Но разительный контраст со всей той убогой, некрасивой внешностью составляли ее глаза: большие, черные, в которых светились ум, хитрость, огоньки какой-то непоколебимо твердой воли.

— Мое почтение, Аглая… Аглая… А вот как по батюшке? — ласково улыбаясь, проговорил Путилин.

— И-и, батюшка, ни к чему вам это знать: чести ей много будет. Глаша она — и все тут!

Путилин увидел, как из-под опущенных ресниц вырвался неуловимо быстрый взгляд, полный злобы, ненависти.

«Ого! Девица умеет, кажется, кусаться», — пронеслось у него в голове.

А девица поспешно села за столик и принялась за вышивание.

— Да-с, ну и чудеса творятся у вас, достоуважаемая Феона Степановна, в Белокаменной! — вступил он в разговор с «самой», быстро охватывая глазами эту комнату с киотами образов, перед которыми горело чуть не двадцать лампад.

— А что такое? — заколыхалась купчиха.

— Да как же: икону-то высокочтимую ограбили. Шутка сказать, эдакое злодеяние.

— Ах, уж и правда! И кто это изверг такой отыскался? А знаете ли вы, что мы как раз в тот самый вечер Царицу Небесную принимали?

— Да неужто?

— А ей-богу? Правда, Глаша?

— Правда, — послышался глухой, еле внятный ответ.

— Прикладывались? — круто повернулся к некрасивой девушке Путилин.

Послышался звук упавших на пол ножниц.

— Да-с…

— А позвольте полюбопытствовать, что это вы рукодельничаете?

И с этими словами Путилин подошел и низко склонился к работе Глаши.

— Хорошо-с! Искусная вы мастерица, барышня! Ишь как ровно вышиваете. А вот некоторые небрежно к сему относятся…

— Бывает-с.

— Видел я вот на чудотворной иконе Иверской полотенце одно. Шелковое, цветным шелком расшитое… Поглядел на него, аж диву дался: начато хорошо, а окончено плохо. Крестики эти самые равно как танцуют, хе-хе-хе, вкривь да вкось идут… Видно, торопилась рукодельница дар иконе принести. Что это, барышня, ручки у вас дрожат? А? Ишь, как прыгают, хе-хе-хе.

— Заторопилась! — недовольно окрикнула «сама».

— Рука… устала, — еле слышно слетело с бескровных губ девушки. — А вы… вы нечто видели это полотенце? — вдруг сразу сорвалось у нее.