Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

— Какое? — удивился Путилин.

— Да… вот… вы говорили… плохо вышито полотенце…

— А ежели бы не видел, так как бы про то знал? — тихо рассмеялся Путилин. — А оно что же вас так заинтересовало?

Путилин увидел на себе взгляд девушки, полный ужаса, страха.

— Я… я так спросила, — пролепетала она.

— Глаша, а ты бы позвала Васю киот от образа исправить. Вы не обессудите, гостюшка, коли при вас явится молодец? Такое дело вышло: плинтус от божницы отвалился… Приклеить надо.

— Что вы, матушка, Феона Степановна, пожалуйста, пожалуйста…

И когда Глаша скрылась, Путилин быстро спросил купчиху.

— А кто таков этот Вася?

— Молодец у нас. Ловкий паренек, на все руки. И столярит, и слесарничает… Золотые руки, да только ветрогон сам.

— А чем же? В чем именно?

— Головы девчонкам кружит… Жалились уж на него многие… А я этого не люблю… известно дело, молод. Жениться бы пора ему… Прогнать жалко, пропадет парень… Ловкий, красивый.

И когда в этой комнате, пропахшей ханжеством, росным ладаном и хворью водянистой купчихи, появилась фигура Васи, Путилин должен был сознаться, что он, действительно, и ловкий, а главное, изумительно красивый парень. Невысокого роста, стройный, с могучей грудью, с красивой посадкой головы на широких плечах. Темные вьющиеся волосы. Иссиня-черные глаза, плутовские, «вороватые», такие глаза, по которым с ума сходят девушки и женщины. Хищный оскал грубо чувственного, красного рта со сверкающими белизной зубами. Небольшие усы и вьющаяся бородка обрамляла это дерзкое, вызывающе красивое лицо.

— Здравствуйте, Феона Степановна! — низко поклонился он каким-то фамильярно-плутоватым поклоном.

— Ну, ты… ветрогон… лясы все точишь, — как-то всхлипнула старая купчиха. — Гостя что же не приветствуешь?

Странное дело: в ее голосе вместо желаемой строгости послышались как бы ласковость, приторно-противная нежность опасного периода заката бабьей второй молодости.

«Ого, однако, этому молодчику живется здесь, очевидно, тепло…» — усмехнулся про себя Путилин.

Вася вежливо низко поклонился Путилину, скользнув по его фигуре подозрительным взглядом своих «воровских» глаз.

— Киот-с поправить-с, Феона Степановна? Можно-с! Сей минутой… Это мы можем, это мы живо устроим-с.

И, вынув из принесенного мешка целый ряд инструментов, он ловко и решительно приступил к работе.

Путилин не спускал глаз ни с него, ни с угреватой, некрасивой Глаши. Несколько раз он подмечал взгляды девушки, устремленные на красавца-парня, взгляды, в котором светились восторг и немое рабье обожание, преклонение.

— Ну ты, матушка, зенки-то не пяль, а работу делай! — сердито окрикнула Глашу «сирая» купеческая жена.

Путилин подошел к Васе.

— Однако, паренек, работаешь ты ловко! Ишь, в руках у тебя так все и кипит.

— Ничего-с, ваше степенство, по малости справляемся, — усмехнулся тот.

— Ловко! Прямо первому мастеру за тобой не угнаться. Где это ты так, паренек, навострился?

— Помаленечку, слету, ваше степенство, набил руку.

— Доходчив же ты! А ко мне на окончательную выучку поступить не хочешь?

— А куда это к вам? — в упор посмотрел на Путилина красавец-парень.

— Дело у меня большое есть, слесарное… Стекла давить… Золото перепиливать, щипцами открывать…

— Нет, батюшка, вы его от нас не переманивайте: он в дому нам нужен, — недовольно проговорила сама.

— Чудное ваше дело, ваше степенство! — сверкнул глазами Вася. — Не слыхивал я о таком слесарном ремесле…

Роковая любовь

Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла с собою желанные отдых, покой.

В небольшой горенке, убранной более чем скромно и незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки.

Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась по этой комнате-конуре.

Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала жаркие слова молитвы:

— «Прости… Смилуйся, Владычица»…

Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подходя к двери, прислушиваясь к чему-то с мучительной страстностью.

Каким огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно подымалась ее некрасивая грудь!

— Господи, кажется, идет?.. Да, да, скрип…

Кто-то, действительно, тихо, крадучись, пробирался по закоулкам охромеевского дома к горенке сиротки Глаши, — и вскоре мужская фигура предстала перед ней.

Девушка так и рванулась к нему.

— Ты? Вася, милый мой…

В воздухе уже мелькнули белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.

— Пусти, надоедная. Эк ведь схватывает тебя! — раздался злобный, насмешливый голос.

— Вася! Васенька мой, — забилась на груди вошедшего девушка.

— Вася! Вася! — передразнил ее красавец-парень. — И где только стыд-то твой бабий?.. Говорил ведь тебе: обождать теперь надо свиданьица устраивать, потому что опасно теперь, аккуратность всяческую соблюдать надо. Ну, говори, зачем звала, что важное передать хотела?

— Не сердись, голубь ты мой!.. Ты видел этого противного старика, что у нас загостил?