Путин. Кадровая политика. Не стреляйте в пианиста: он предлагает вам лучшее из возможного

Первое же публичное выступление Николая 17 января 1895 года закончилось скандально. На эту встречу с новым царем прибыли депутации дворянства, земств и городов, чтобы поздравить его с бракосочетанием и выразить верноподданнические чувства. Но перед этим направили юному царю «приветственные адреса», в коих, отталкиваясь от решений Александра II расширить состав Государственного совета за счет представителей местных гражданских органов управления, выразили надежду на то, что новый царь вернется к политике его деда Александра II и в его внутренней политике последуют «общественные изменения». Ответ царя обескуражил российское общество: на направленном ему приветственном адресе Николай начертал резолюцию: «Чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой.» Не обошел он вниманием эту «выходку» и в своей публичной речи 17 января 1895 года «Мне известно, – сказал он, – что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Россия получила ясный сигнал: новый царь пойдет своим путем, а российский народ отдельно от него – своим. Лев Толстой на этот счет опубликовал очерк «Бессмысленные мечтания», в котором оценил выступление царя в таких словах: «Произошло столкновение между русским обществом и царем, и, благодаря своей необдуманности, молодой царь сделал ход, оказавшийся очень выгодным для него и невыгодным для русского общества. А когда молодой царь дошел до того места речи, в которой он хотел выразить мысль о том, что он желает делать все по-своему и хочет, чтобы никто не только не руководил им, но даже не давал советов, он смешался и, чтобы скрыть свой конфуз, стал кричать визгливым, озлобленным голосом. На намеки старых, умных, опытных людей, желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление государством. на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это – бессмысленные мечтания»[66]

.

Но наиболее пронзительная оценка этой речи Николая, быстро распространившаяся по светским петербургским кругам, прозвучала из уст великого русского историка В. О. Ключевского (1841–1911). В беседе со своим учеником А. А. Кизеветтером Василий Осипович произнес: «Попомните мои слова: Николаем II закончится романовская династия, а если у него родится сын, он уже не будет царствовать»[67]

.

При этом абсолютное большинство историков, и российских, и зарубежных, упрекают Николая II в том, что в силу отсутствия выдающегося интеллекта и психологической слабости характера он слишком часто менял вокруг себя управленческие кадры, в результате чего к 1917 году остался один на один с враждебной ему управленческой средой. Так, Р. Медведев пишет: «Николай II часто менял своих фаворитов или премьеров, и эти перемены были чаще всего результатом придворных интриг или капризов императрицы. В конце концов в окружении царя просто не осталось сильных фигур»[68]

.

Думаю, правда, что Рой Александрович Медведев слишком большое внимание уделяет интригам. Главная причина того, что вокруг Николая к концу его жизни не осталось сильных фигур, коренится в его мелочном характере и недостаточных, как писал У. Черчилль, интеллектуальных способностях императора. Именно в силу этих причин царь не стал терпеть рядом с собой на должности премьера человека с блестящими способностями и глубоким пониманием действительности С. Ю. Витте. Точно так же относился он и к его сменщику, которого поставил на должность премьера не в силу способностей последнего, а уступая давлению окружающих. Именно поэтому при назначении Владимира Коковцева новым премьером (после убийства Столыпина в 1911 году) император предупредил своего протеже: «У меня к вам одна просьба. Пожалуйста, не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять. Все он и он! А меня из-за него не видно было»[69].