Пышечка

Рамки с пластинками Долли Партон, которые, сколько я себя помню, висели на стенах, сложены стопкой на углу комода, а на пастельно-розовом проигрывателе тети Люси лежит мамин айпод.

Это худший из возможных сценариев.

– Видишь ли, – щурится мама, вглядываясь в шов, который отстрачивает швейная машинка, – мне всегда нужна была комната для рукоделия. Мы ведь об этом говорили. В моей спальне ничего уже не помещается.

– В твоей спальне? Да в твоем распоряжении весь дом!

Она поправляет очки на переносице.

– Пышечка, ты расстроена, я знаю. Я тоже. Но мы не можем вечно обходить эту комнату, как могилу. Мы должны жить дальше. Люси меня бы поняла.

А я не понимаю.

– Ты все тут передвинула! Ты что, не можешь работать, не переставляя мебель?! Ты даже пластинки сняла со стен. Зачем?

– Ох, малышка, эти пластинки – такое старье. Нам еще придется и обои менять, потому что от них вон какие квадраты остались.

Схватив столько пластинок, сколько могу унести, я иду в свою комнату в конце коридора. Были бы свободны руки, я бы еще и дверью хлопнула. Сложив пластинки у себя на кровати, я возвращаюсь за остальными.

– Пышечка…

Я резко оборачиваюсь, прижимая пыльные пластинки к груди.

– Ты будто специально пытаешься от нее избавиться.

– Ты же знаешь, что это не так, – бормочет мама с зажатой между зубов иголкой.

– Чем ты вообще занимаешься?

– Декорациями. В этом году тема – «Техас: не правда ли, она великолепна?». – Мама делает пометку карандашом на красном атласе. – А разве ты не должна быть на работе?

– Я уволилась.

– Уволилась? – Голос ее звучит выше обычного.

Она кладет в швейную машинку длинный кусок атласа и расправляет его, занеся ногу над педалью.

Всю жизнь конкурс красоты захватывал каждый миллиметр моей вселенной, но только не эту комнату. Потому что в мире, где жили мы с Люси, всем было плевать на короны и наградные ленты.

– Это неуважение с твоей стороны – сидеть здесь и строчить свои тупые платья. Нет, серьезно, что сложного в костюме, ну, скажем, статуи Свободы? Всего-то перебросить кусок ткани через плечо! – Мой голос дрожит. Я изо всех сил стараюсь не моргать, поскольку боюсь, что из глаз вот-вот хлынут настоящие реки слез.

Швейная машинка ровно стрекочет, не останавливаясь и набирая громкость с каждым стежком. Назойливая игла впивается в мой мозг, будто вознамерилась окончательно меня добить.

– Пышечка! – пропустив мои слова мимо ушей, кричит сквозь этот шум мама. – Почему бы тебе не спуститься вниз за бокалом ледяной воды?

В груди у меня вскипает отчаянье. Я выставлю ее из этой комнаты, чего бы это ни стоило.

Я подхожу к комоду, выдергиваю из него верхний ящик и без колебаний забрасываю в него все, до чего могу дотянуться (главным образом пластинки).

– Уиллоудин Диксон, если ты сломала этот ящик…

– Такое ощущение, что даже ее смерти тебе мало! – выкрикиваю я. – Ты не успокоишься, пока не избавишься от последних следов ее присутствия, пока не заполнишь эту комнату тем, что никак, ни капельки о ней не напоминает!

Швейная машинка наконец замолкает. Мама встает, но ничего не произносит.

Я забираю ящик, захожу в свою комнату и хлопаю дверью. Пыль вьется в воздухе и щекочет мне нос. Я громко чихаю прямо на пластинки.

– Будь здорова, – говорит мама из глубины коридора, и голос ее звучит так тихо, что я едва его слышу.

Двадцать

Я готовлюсь к свиданию с Митчем. В моей спальне развернулось безумное шоу по созданию нового имиджа. Эл заставляет меня примерять все подряд, начиная с платья, которое я надевала на танцы в восьмом классе, и заканчивая бесформенной шифоновой туникой с цветочным рисунком – маминым подарком на Рождество. «Ты выглядишь в ней очень зрелой», – сказала тогда мама. Едва ли это был комплимент.

В конце концов мы останавливаемся на джинсах и черно-белой полосатой рубашке; мои русые волосы распущены и лежат на плечах.

Я попросила Митча забрать меня в пять, потому что до шести у мамы собрание по поводу конкурса, а я вовсе не хочу выслушивать от нее лекцию на тему «Как ведут себя леди» или «Что юношам нужно от девушек». Да и не будем забывать, что я до сих пор в бешенстве после вчерашнего.

Заперев заднюю дверь, я сажусь на бордюр возле почтового ящика.

Слух и обоняние предупреждают меня о появлении Митча прежде, чем он показывается из-за угла. Он водит старый бордовый внедорожник, который, наверное, лет пять не проходил техосмотр. Митч паркуется передо мной и выскакивает из машины в тот же миг, как мотор со стоном умолкает.

– Я опоздал? – Он поднимает меня одной рукой – по-настоящему поднимает.

– Вообще-то нет.

– Просто ты тут сидишь, вот я и подумал… Мне казалось, парни обычно звонят в парадную дверь, когда заезжают за девушками.

– А-а-а, – киваю я и указываю большим пальцем на дом у себя за спиной. – Мы не пользуемся парадной дверью. Она уже несколько лет сломана.

Митч склоняет голову набок.

– Кстати, классно выглядишь.

– Ты тоже.