Пышечка

Судя по тому, что Бо рассказывал о стипендии, я, конечно, предполагала, что живет он в одном из старых кварталов, но такого я все же не ожидала. Его дом с аккуратно подстриженным газоном стоит на улице оползающих крыш, облезающей краски и нестриженой травы.

Подъездная дорожка, на которую сворачивает Бо, вся в выбоинах.

– Вот тут я живу, – говорит Бо.

Мы идем ко входу.

На двери висит вручную сделанная табличка: «Не стучать и не звонить (если только вы не продаете печенье)!»

Дома у Бо тепло, но не душно. Дом одноэтажный и заметно меньше нашего. Здешней мебели как минимум лет двадцать, но подобрана она со вкусом. Интересно, каково мачехе Бо жить в доме, который обставляла его мама?

Здесь отчетливо пахнет какими-то благовониями, и их аромат совершенно не сочетается с окружающей обстановкой. Интересно, что Бо подумал про наш дом: пахнет ли он чем-то, что напоминает обо мне?

Не знаю, как именно я представляла себе жилище Бо, но определенно иначе.

– Пойдем, я познакомлю тебя с мачехой.

Я следую за ним в кухню, держась чуть позади. Именно отсюда пахнет благовониями, потому что тут горит ароматическая палочка. Мачеха Бо осыпает проклятиями морозильник. У ее ног валяются тающие кусочки льда, возле которых уже собралась небольшая лужица. Сейчас эта женщина кажется мне не такой роскошной, как при первой встрече в торговом центре, однако она обладает той естественной красотой, которой нет у моей мамы. Ей не нужны ни маникюр, ни макияж, ни лак для волос.

– Лорейн, – говорит Бо, – это Уиллоудин.

Женщина разворачивается, непроизвольно взмахивая большим столовым ножом, а потом, рассмеявшись, опускает руку.

– О, девушка со сложным именем! Я тебя помню.

Бо кивает. Лорейн улыбается и обнимает меня свободной от ножа рукой.

Бо прочищает горло.

– Что там с морозильником?

Лорейн вновь поднимает нож, будто в порыве ярости.

– Да весь заледенел. Пытаюсь вот отковырять хоть часть льда, чтобы твоему отцу не пришлось с ним возиться. Во время завтрака его срочно вызвали по работе.

– Мы будем готовиться к контрольной у меня в комнате, – говорит Бо.

Лорейн переводит взгляд с него на меня и обратно. Я так и жду чего-то вроде «Можете позаниматься здесь» или «Оставьте дверь открытой». Но она говорит только:

– Зовите, если что-нибудь понадобится.

Комната у Бо не захламленная, но обжитая. Здесь хранятся свидетельства многих лет его жизни. На стенах плакаты не самых известных музыкальных групп (удивительно, что он вообще о них слышал) и майка «Сан-Антонио Спёрс»[31] в застекленной рамке; на столе баскетбольный мяч с несколькими автографами и миска с красными леденцами всех форм и размеров; в углу с потолка свисает гамак, набитый мягкими игрушками.

Бо закрывает за нами дверь, и мне вдруг кажется, что только в этой комнате остался воздух и, когда он закончится, мы умрем. Я умру в спальне у Бо Ларсона.

Мы усаживаемся на напольные подушки, обложившись учебниками и конспектами, а после обсуждаем вопросы, которые могут попасться на экзамене, но единственное, о чем я думаю, это – БО-БО-БО-КОМНАТА-БО-ОН-ЗДЕСЬ-СПИТ-БО-БО-БО-ЗДЕСЬ-ОН-РАЗДЕВАЕТСЯ.

Позади Бо на дверной ручке висит огромное кольцо с ключами.

– Такая гигантская связка, – замечаю я, – как у уборщиков.

Бо бросает взгляд через плечо.

– А. Это от папы. – Подвинувшись, он облокачивается на кровать, и я следую его примеру. – Я их начал собирать еще в детстве. Папа частенько уговаривал меня помочь ему с мытьем фургончика и взамен разрешал мне забирать все ключи, которые я у него находил. По большей части это были бракованные дубликаты или ненужные ключи от старых замков.

Мы опираемся руками на ковер, и наши пальцы – всего в нескольких сантиметрах друг от друга.

– Ты ему и сейчас помогаешь? – спрашиваю я.

Бо качает головой.

– Все переменилось, когда я поступил в «Святой Крест». Мое время занял баскетбол. Ну, и друзья, наверное. Не знаю. Жизнь вдруг стала слишком серьезной штукой – и мне было уже не до его дурацких ключей. Знаешь, когда начинаешь строить большие планы на жизнь, работа родителей внезапно кажется такой бессмысленной… Если по-честному, то я его стеснялся. Я постоянно лицезрел всех этих папашек из «Святого Креста» в дорогих поло и фланелевых брюках, а потому даже стал уговаривать отца не забирать меня из школы на фургоне. – Он опять качает головой. – В общем, вел себя как мудак. И до сих пор иногда веду.

– Мне кажется, стесняться родителей – такая же часть взросления, как… не знаю… то, что мы становимся выше ростом.

Бо улыбается, не показывая зубов.

– Мне нравилось смотреть, как он вскрывает замки. Как он стоит и слушает замок, будто любимую песню. А потом раздается щелчок…

– Не знаю, имеет ли это для тебя значение, но я тебя мудаком не считаю. Ну, бо́льшую часть времени.