Рабы Парижа

— Итак, друг мой, бегите отсюда, раз уж вы так решили. Но бегите один.

— Боже мой!

— Было бы благоразумнее посоветовать вам жениться на Мари де Пимандур… но это выше моих сил. И потому я скажу только: прощайте и забудьте меня.

— Забыть вас, Диана? — вскричал Норберт. — А разве вы могли бы меня забыть?

— Я? — пробормотала озадаченная девушка.

— Да, вы!

Диана снова зарыдала.

— Если я уеду, то что будет с вами? — спросил юноша.

— Моя судьба мне известна, — проговорила девушка сквозь слезы с покорностью в голосе. — Мы видимся с вами в последний раз. И расстаемся навеки.

— Навеки? Какое страшное слово! Но почему? Ведь я потом вернусь!

— Когда отец узнает, как меня называют в Бевроне, когда до него дойдут россказни четырех лесорубов, он упрячет меня в монастырь и пострижет в монахини. Для этого мира, в том числе и для вас, я просто перестану существовать…

— Этого нельзя допустить! Вы же мне столько раз говорили, что жизнь в монастыре для вас хуже смерти!

Диана грустно улыбнулась.

— Да, я так говорила. И повторяю это снова. Но что с того? Чтобы спасти меня от пострижения, нужно совершить чудо. Кто его сделает для меня, если не вы? Без вас я останусь совсем одинокой на этом свете… В монастыре я буду жить только воспоминаниями о вашей любви… Слава Богу, мне не придется там страдать слишком долго. У меня есть средство ускорить свою смерть.

При этих словах она вытащила из-за корсажа флакон, полученный от адвоката.

Норберт понял.

— Несчастная! — закричал он. стараясь вырвать у Дианы яд.

Но она так крепко сжимала флакон в руках, что юноша смог бы забрать его, только если бы сломал девушке пальцы. Она же в это время отчаянно умоляла оставить ей флакон, поскольку яд — ее последняя надежда.

Наконец, Норберт отступил, с ужасом глядя ла нее.

— Успокойтесь, — говорила между тем Диана. — Это совсем не страшно. Несколько капель в вино или кофе — и я без всяких мучений, в один миг, уйду в мир иной.

Норберт чувствовал, что голова его раскалывается на множество частей… Кажется, он и в самом деле сходит с ума… Как было бы хорошо сейчас убить себя!… Без всяких мучений и в один миг… В вино или кофе… Как просто!… Но Диана не дает яд…

Мадемуазель де Совенбург видела, что творится с юношей, но беспощадно провела свою роль до конца. Когда она поняла, что уже не осталось на свете такой жертвы, которую не принес бы ей истерзанный, обезумевший Норберт, Диана упала в обморок.

Юноша зарычал, как раненый лев, кинулся к бесчувственной девушке, схватил ее руки и, целуя их. стал страстно призывать ее вернуться к жизни.

— Нет, ты не убьешь себя!… Ты не умрешь, моя любимая!… Пусть лучше умрут те, кто довел тебя до такого отчаяния!… Пусть против них обратится тот яд, который ты готовила себе!… Это — мое дело… Де Шандосы всегда судили друг друга сами!

Молодой маркиз схватил флакон, выпавший из безжизненных рук Дианы, — и, обливаясь слезами, выбежал из комнаты.

Громко и страшно хлопнула в тишине входная дверь.

Адвокат не пропустил ни слова из этой жуткой сцены. Зубы его стучали, как в лихорадке.

Услышав, что Норберт убежал, Доман поспешил в кабинет, чтобы привести в чувство несчастную девушку, и чуть сам не упал в обморок прямо на пороге: Диана стояла у окна и хладнокровно провожала глазами юношу, несущего смерть своему отцу.

"Вот это женщина! — с восхищением подумал старый мерзавец. — Мне бы такую силу характера!"

Как бы в ответ на его мысли, Диана гордо повернулась к адвокату и с торжеством произнесла:

— Вы говорили, что множество людей будет проливать слезы, пока жив герцог? Эти люди могут утешиться.

— Господи! — прошептал месье Доман.

— Лишь бы сегодня вечером все не открылось, — невозмутимо добавила она. — Норберт так неловок…

"О, черт! Что же я наделал! — думал адвокат. — Если этот сумасброд натворит глупостей и герцог что-нибудь заподозрит, то мне еще не раз придется позавидовать той участи, что я ему уготовил!"

Мадемуазель де Совенбург в это время спокойно приводила в порядок прическу и расправляла платье.

— Пора домой, — сказала она. — Обо мне, наверно, уже беспокоятся.

На крыльце Диана обернулась к провожавшему ее сообщнику и с величественным жестом промолвила:

— Завтра, Доман, вы поздравите меня с титулом герцогини де Шандос!

Адвокат подобострастно поклонился.

— Прощайте, — едва кивнула в ответ девушка.

Диана ушла.

А месье Доман до утра метался, как в горячке, по измятой постели.

Это была самая длинная ночь в его жизни.

18

Норберт, прибежав в замок Шандос, сразу же бросился в столовую.

Там никого не было.

На полке стояла бутылка старого и очень дорогого красного вина — единственная роскошь, которую позволял себе герцог.

Еще по дороге в замок юноша все обдумал, поэтому сейчас он, не оглядываясь и не теряя времени на размышления, откупорил бутылку — и опорожнил в нее флакон с ядом. Затем снова закрыл ее пробкой и поставил на место.

Никто, кроме герцога, не осмелился бы пить это вино.

Удар был нацелен точно.

Норберт действовал чисто механически, почти бессознательно, а окончив, отошел к окну, сел — и стал ждать.