Радио Мартын

Как быть, если ты стал настолько внимателен, что притворился собственным телом и слышишь, как сердце качает кровь до мизинца? Настолько внимателен, что смотришь на все со стороны. Настолько, что можешь не пропустить ни малейшего движения. Если это случилось с тобой – а это случилось со мной с тобой, – ты настолько внимателен, что стал уже не совсем собой или, наоборот, совсем собой. В таком случае – как ты можешь описать вспышки сменяющих друг друга черно-белых слайдов? Картинка-затемнение-картинка-затемнение. Ты даже слово не можешь выбрать: резко сменяются такие вспышки или плавно? И ведь если не закрепить эти слайды словами, они полностью уйдут в затемнение. Но раз ты стал другим, старые слова не работают. Каким другим? Тем, кто забыл прежний язык за ненужностью: слова стали бывшими, столкнулись друг с другом, перемешались, поменялись буквами и значениями, набросились друг на друга волнами. И управляет сказанным не мысль, а дыхание. А оно смешалось: где чье? Оно плавное или резкое? Оно создает твой новый букварь, в котором каждая буква – новая. Они складываются в новые слова. И эти новые слова с небывалыми ударениями плывут сперва каждое само по себе, затем сливаются в новых отношениях, становятся частью друг друга. И волны, движущиеся этим дыханием, поднимаясь с не сказанными на вдохе и выдохе, вдохе и выдохе словами, открывают новое царство. Ценное тем, что оно бездумно. Головокружение отменяет прежде знакомые явления, отправляет тебя прямиком по ту сторону картины на стене с уходящей вглубь леса тропинкой. И, поднимаясь на вершины, спускаешься снова в те земли, где покорность и главенство – одно, где ни страха, ни времени. И вот уже к сердцу прижатый ровный свет возвращает знакомые словарные значения: «мы занимались любовью». Но где-то рядом еще чуть-чуть висит легкий звук того дыхания, тех волн, которые себя не помнят, для которых нет перевода, которыми становишься сам, делаясь совсем собой.

3.55

Да, я не заметил, как проехал весь маршрут, давно проскочив бывший Гоголевский и снова, и снова.

На бывшем Никитском вошла герцогиня с палочкой и мим с красными розами, во фраке. Троллейбус скатился в туннель, вылетел из него, в окне в пятый или в седьмой раз за день появился бывший Гоголевский бульвар, и, прежде чем добраться до остановки, вагон вздрогнул, дернулся, с грохотом упали усы, Антонина вскрикнула: «Твою мать!» – и троллейбус остановился посреди дороги, перекрыв автомобилям выезд из переулка.

Двери открылись, вместе с пожилой герцогиней мы вышли на проезжую часть. Значит, троллейбус решил за меня – пора встретиться с человеком Володи и найти стопку, чтобы залить поднимающиеся тревогу и звук чужих плачей и шепотов.

3.56

Вместе с герцогиней мы вышли на проезжую часть. Я не успел понять, где меня найдет стопка водки: меня царапнули проезжавшая машина и окрик из нее. Когда машина проехала и я забыл крик, то увидел: посреди дороги, на белой разметке перехода, стоит невысокий человек.

Сигналили машины. Невысокий человек не видел и не слышал их. Он пританцовывал. У него в руках был приборчик с зеленым стеклышком. Делая телом волнообразные движения в такт неясной музыке, человек смотрел в небо. Я подошел к нему поближе. Он слегка пихнул меня плечом, а затем очень церемонно, с поклоном, предложил посмотреть наверх через стеклышко. Я увидел солнечные пятна полукруглого сыра и услышал музыку: в кармане пальто странного человека лежал какой-то другой приборчик, из него лилась ария.

Он сказал хрипловато: «Здравствуйте, долго же вас не было. Пойдемте скорее, но тихонько, валиком». Подхватив меня за локоть, одобрительно кивая сигналящим машинам, потянул меня через бывший бульвар в арку. «А теперь я закрою вам глаза, – сказал он, вытаскивая из кармана полоску черной ткани, – вы же не против?»

3.57

Кто-то громко, очень медленно и едва заикаясь:

                        Возле своей Мессины                        новый найдешь приют.                        Знаю, что хватит силы,

                        если на жалость бьют.

Я переступил порог, и в меня влетела стайка крылатых светлых существ. «Не бойтесь, это цикады, сейчас их время прогулки. А вы давайте тихонечко, валиком-валиком», – я услышал хрипловатый голос за спиной. Я сделал еще несколько шагов, впотьмах споткнулся обо что-то твердое. Раздался скрипучий ворчливый звук, а я чуть не рухнул. «Осторожно же, кыл кыяк! Инструмент сломаете! Ладно-ладно, развязываю», – сказал хрипловатый и снял с меня повязку. Кыл кыяк. Я вспомнил «странные струнные» и заморгал.

«Дальше, идите дальше», – ткнув легонько меня в спину, сказал хрипловатый. Я вспомнил «любите дольше», пошел по темному коридору, повернул и зажмурил глаза – так ослепителен был свет.

Я стоял в гигантской зале. Она была моим школьным оврагом. Непонятно, каким образом такое пространство может поместиться в московском доме. И так же, как в моем овраге, здесь все подчинялось неизвестному природному порядку, а приметы цивилизации были в управлении растений.