Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

И кочегар сбросил руку, и они смотрели, как пловец отстал, оказался среди своих барахтающихся товарищей, и они вытягивались вереницей в ширящемся пляшущем пространстве за кормой. Гребцы в шлюпке волей-неволей следили, как их руки то поднимаются, то опускаются, и слушали их тоскливые крики. Все молчали, пока они не подошли к своему кораблю, не увидели возбужденные лица своих товарищей, не услышали их радостные вопли. Все смеялись. Он встал в шлюпке, и все смеялись и показывали на него. Только тогда он сообразил, что вместе с резиновыми сапогами сбросил и брюки.

Шлюпку подняли, им трясли руки, их хлопали по спине, а потом он увидел Чоуна — все еще с Джиной — в стороне от толпы у борта. На лице Чоуна не было ни тени огорчения или разочарования оттого, что он вернулся целый и невредимый. Когда их взгляды встретились, Чоун поклонился, а потом, снисходительно улыбаясь, медленно и величественно похлопал в ладоши.

19

На палубе был словно праздник — сияло солнце, суда конвоя двигались в своих коридорах, сверкало море, а на нем была его парадная форма. Никто из матросов не спал. Все поднялись наверх отдохнуть, повеселиться, послушать Хорлера. Все были немного пьяны от гордости, а он прогуливался по палубе в парадной форме, чувствуя себя со всеми легко и приятно. К нему подошли Джина и Чоун.

— Поздравляю, — сказала она, и он заметил, что ее рука продета под руку Чоуна. В первый раз он видел, чтобы она опиралась на руку Чоуна. Как будто теперь она была уверена, что они придут в порт, и именно так собиралась сойти на берег.

— Вы меня насмерть перепугали, лейтенант, — сказала она. В присутствии Чоуна она не называла его Айрой.

— Все прошло неплохо, — сказал он.

— У вас хорошая правая, — сказал Чоун с ухмылкой. — Прекрасный был боковой.

— Вообще-то мне не надо было его бить.

— Если уж у человека такой удар, так надо им пользоваться. Разве нет?

— Ну, теперь я думаю, что у него просто началась истерика.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю, я предполагаю.

— Вот-вот. Вы не знаете.

— А вы знаете, что меня выставили из лазарета? — спросила Джина, улыбаясь. — Там теперь лежит раненый мальчик.

— А как вы, мисс Биксби? Будете спать на палубе?

— Нет. Поменяется местами со мной, — сказал Чоун. — Ей капитанская каюта, а мне какая-нибудь подвесная койка.

— Ведь это же не больше чем на день-два, — сказала она. А потом, поколебавшись, начала другим тоном. — Мистер Гроум…

— Что?

— Вы там думали, что утонете… Я словно почувствовала, что вы это думаете… Не знаю…

— Да, в общем-то странно… — сказал он неловко. — Когда идешь на дно, все вдруг убыстряется. В мозгу мелькают картины. Конечно, это банальность, но они правда мелькают. Когда я опять погружался, то в черноте увидел куст сирени, весь в цвету, у нас дома, в саду.

— Не Юкатан? А родной дом? — спросила она.

— Да, родной дом. — И он повернулся к Чоуну. — Мистер Чоун, я видел вас на мостике. Под огнем. Что это на вас нашло?

— Что на меня нашло? — повторил Чоун, растерявшись, и тут же попробовал отшутиться. — Вот в Нью-Йорке есть человек, который сумел бы ответить точно.

— Человек в Нью-Йорке?

— Маленький такой человечек в ботинках на очень толстой подошве. По имени Уиллард Арп.

— И что же он сказал бы?

— Он сказал бы, что на меня нашла страсть к сцене. — И он весело захохотал. — В этом вся соль, — сказал он. — Почувствовать страсть к сцене в нужное время и в нужном месте. Пошли, Джина.

И они пошли дальше по палубе. Шагов через десять она оглянулась и, уходя с Чоуном, посмотрела на него. До конца дня он их больше не видел. После обеда усталость, которой он весь день не замечал, наконец одолела его. У себя в каюте он вытянулся на спине, раздвинув ноги, заложил руки за голову и услышал тиканье своих наручных часов, а потом и все привычные звуки — поскрипывания, подрагивание корпуса, стоны помпы в машинном отделении, мирные баюкающие звуки, которые принесли с собой сон.

А потом во сне все его тело затряслось в такт колоколам громкого боя. Перекатившись на край диванчика и свесив ноги, он начал надувать спасательный жилет. И тут раздался грохот взрыва. Спинка диванчика осела, накрыла его, отбросила к сорванной двери и швырнула на ощетиненный край расщепленного косяка. По его кисти, по пальцам заструилась кровь. Корабль вибрировал, как тугая струна, и он слышал крики и топот бегущих ног.

Он лежал оглушенный, а потом топот и рев обрушились болью на его голову. Его глаза открылись, но в темноте ничего не было видно. Он пошарил вокруг, нащупал возле себя длинные острые щепки, сломанную доску и отодвинул ее. Повсюду вокруг несся вихрь звуков. Крики стали громче, потом замерли. В непроницаемом мраке его мысли начали понемногу проясняться. Он почему-то подумал: «Который теперь час?» — и попытался встать. Это ему не удалось. Руку обожгла невероятная боль. По руке текла кровь. Он чувствовал теплую кровь у себя на ладони. Ощупью он нашел бушлат, потянул его за собой и, добравшись до трапа, с огромным трудом начал подниматься. На полпути он остановился и поглядел назад, словно забыл что-то.