Радуга тяготения

Но это не все. Он что-то утаивает, что-то в глубине, а дурень Ленитроп надрался так, что не доберется туда с изяществом.

– За нами с Катье тоже? Подглядываете в замочную скважину?

Всхлип.

– Да какая разница? Я для этого человек идеальный. Идеальный. У меня далеко не всегда получается даже мастурбировать… на их рапорты, знаете, даже гаденькая молофья не брызжет. Такого им не надо. Просто кастрат, фиксирующий глаз… Они так жестоки. Думаю, на самом деле они даже не знают… Они даже не садисты… Просто вообще никакой страсти…

Ленитроп кладет руку ему на плечо. Набивка в костюме съезжает и горбится на теплой кости. Ленитроп не знает, что тут сказать, что сделать: ему самому пусто и хочется спать… Но сэр Стивен на коленях, и вот-вот – трясется на самом краешке – поведает Ленитропу ужасающую тайну, роковую убежденность в том, что якобы

ПЕНИС – ЕГО

(ведущий тенор): Он решил, будто пе-нис – его,Что игривый стояк – ого-го,Что головка крепкаИ не дрогнет рука,Когда девочки шепчут в него —(бас):

Од-но-го…(внутренние голоса): Только в дырку ночную Они(бас): Пробрались, дабы пенис сманить —(внутренние голоса): За-ма-нить…(тенор): И теперь у негоНе осталось того,От че-го ожи-дал – он – все-гооооо!

(внутренние голоса): Ни – че – го!

Фигуры над морем никуда не деваются – и, пока свет остывает и меркнет, они все ветреней и отдаленней… до них так трудно дотянуться – их трудно ухватить. Насколько это трудно, Кэрролл Эвентир узнал, пытаясь подтвердить любекского ангела, – и он, и его хозяин Петер Сакса, пока бултыхались в топи между мирами. Потом, в Лондоне случилось явление самого вездесущего из двойных агентов, Сэмми Гильберта-Пространса, про которого все думали, что он в Стокгольме – или в Парагвае?

– Ну, стало быть, – доброе скумбриевое лицо озирает Эвентира – проворно, как параболическая антенна управления огнем, а милосердия в нем еще меньше, – я подумал, надо бы…

– Вы подумали, надо бы просто заскочить.

– Еще и телепат, господи, изумительный какой, а?

Но рыбьи глаза не отпускают. Комнатка довольно гола, адрес где-то за Гэллахо-Мьюз – обычно его приберегают для передачи наличных. Эвентира вызвали из «Белого явления». В Лондоне знают, и как пентакли рисовать, и как заклинания вопить, как вовлекать именно тех, кто им нужен… Стол загроможден стаканами, заляпанными, беловатыми, опустошенными либо с осадками темно-коричневых и красных напитков, пепельницами, обрывками искусственных цветов, которые старина Сэмми ощипывал тут, шелушил, скручивал в таинственные изгибы и узлы. В приоткрытое окно вдувает паровозный дым. Одна стена, хоть и глухая, за годы разъелась тенями оперативников – так порою зеркала в общественных едальнях корежатся отражениями посетителей: поверхность набирает характера, будто старое лицо…

– Но вы, стало быть, с ним на самом деле не разговариваете, – ах, как хорошо это у Сэмми получается, мягко-мягко, – в смысле, вы ж не телеграфисты, не болтаете малёхо среди ночи…

– Нет. Нет.

Эвентир теперь понимает: они смотрели стенограммы всего, что идет через Петера Саксу, – то, что достается читать самому Эвентиру, уже прошло цензуру. И это, возможно, длится довольно долго… Так расслабься, стань пассивен, посмотри, во что выльется болтовня Сэмми, только Эвентир уже знает, во что выльется, как знаем мы, разбирая акростих: его вызвали в Лондон, но не просят ни с кем связать, значит, интересуются самим Саксой, и цель встречи – не нанять Эвентира, но предупредить. Чтоб отлучил толику собственной скрытой жизни. Словечки, интонации, выбор оборотов – все теперь слетается воедино:

– …такое потрясение, должно быть, – вдруг там очутиться… я и сам о паре-тройке Закс переживаю… тебя, по крайней мере, на улицу не выпускать… смотри, как держишься, ну и старина Закса, конечно, тоже, надо фильтровать личности, понимаешь, из данных, так нам полегче…

На улицу не выпускать? Всем известно, как погиб Сакса. Но никто не знает, почему в тот день он очутился там, что к этому привело. А Сэмми говорит Эвентиру вот что: Не надо вопросов.

Тогда они попробуют и до Норы добраться? Если тут аналогии, если Эвентир и впрямь неким манером отображает Петера Саксу, неужели Нора Додсон-Груз станет той женщиной, которую Сакса любил, Лени Пёклер? Распространится ли отлученье и на дымчатый голос, на верные руки Норы, и не останется ль Эвентир, пока суд да дело, быть может – пожизненно, под неким изощренным домашним арестом за преступления, о которых ему никогда не сообщат?