Радуга тяготения

– Опять ваши Заинтересованные Стороны? – грит Ролло Грошнот.

– А, я заметил, как вы позавчера уединились с Клайвом Мохлуном из «Имперского химического», – замечает ныне Эдвин Паток. – Мы с Клайвом вместе слушали курс-другой органической химии еще в Манчестере. «ИХ» что – среди наших, э, спонсоров, Стрелман?

– Нет, – без запинки, – вообще-то Мохлун в последнее время работает на Мэлет-стрит. Боюсь, мы не замышляли ничего особо зловещего – в рабочем порядке координировали дела «Шварцкоммандо».

– Черта с два. Я-то в курсе, что Клайв – в «ИХ», руководит какими-то исследованиями полимеров.

Они пялятся друг на друга. Один лжет – или блефует, – либо лгут или блефуют оба, либо же все вышеперечисленное. Но как бы там ни было, у Стрелмана небольшое преимущество. Оказавшись лицом к лицу с угашением программы, он набрал порядочно Мудрости: в Природе есть некая жизненная сила, а в бюрократии – ничего подобного. Никакой мистики. Все сводится, как и положено, к желаньям конкретных людей. Среди которых есть и женщины, благослови боженька их пустые головенки. Но выживание зависит от того, насколько сильны желанья – или насколько лучше соседа ты изучил Систему и как ею пользоваться. Это работа, только и всего, и тут нет места ни для каких внечеловеческих тревог – они лишь расслабляют, обабливают волю: человек либо потакает им, либо сражается с ними и побеждает, und so weiter[122]

.

– Хотелось бы мне, чтобы «ИХ» и впрямь профинансировал часть работ, – улыбается Стрелман.

– Неубедительно, неубедительно, – бормочет д-р Грошнот, он помоложе.

– Какая разница? – вопиет Аарон Шелкстер. – Да если старик не ко времени заартачится, весь этот балаган рванет.

– Бригадир Мудинг не возьмет своих обещаний назад, – Стрелман очень размеренно, спокойно, – мы с ним обо всем уговорились. Детали тут не важны.

На этих его инструктажах детали никогда не важны. Патока своевременно сбили с толку Проблемой Мохлуна, Грошнотовы придирки на полях никогда не развиваются до серьезной оппозиции и полезны для поддержания видимости открытой дискуссии, равно как и Шелкстеровы истерики – для отвлечения прочих… Поэтому собрание расходится, заговорщики отправляются испить кофию, к супругам, виски, ко сну, к безразличию. Уэбли Зильбернагель задерживается убрать под замок свое аудиовизуальное оборудование и порыться в пепельницах. Собаке Ване, временно вернувшейся к обычному состоянию рассудка, если не почек (которые через некоторое время становятся уязвимы для бромидной терапии), предоставлен краткий отпуск от испытательного стенда, и пес, принюхиваясь, подбирается к клетке Крысы Ильи. Тот прижимается мордочкой к гальванизированной сетке, и парочка замирает – нос к носу, жизнь к жизни… Зильбернагель раскуривает крюкообразный бычок, тянет 16-миллиметровый проектор, выходит из ГАВ мимо длинного ряда клеток, тренировочные колеса стробируют под флуоресцентными лампами. Ша, щенки, вертухай пиздует. Ай, ничего парнишечка, вродь нормальный он, Луи. Остальные ржут. Чё ж он тада тут валандаисся, а? Над головой жужжат длинные белые лампы. Лаборанты в серых халатах болтают, курят, возятся с какой-то фигней. Смари, Левачок, ща за тобой придут. Тока гля, хмыкает Мышь Алексей, ща он меня возьмет, а я насру, прям ему на руку! Эй, лучше не нада, ты ж помнишь, чё было со Слизнем? Он во так сделал, и его поджарили

, чувак, как тока он с этим блядским лабиринтом облажался. Сто вольт впаяли. А потом грят, «нищасный случай». Ага… еще какой нищасный!

Сверху, под немецким углом камеры, отмечает Уэбли Зильбернагель, лаборатория эта – тоже лабиринт, рази ж нет… бихевиористы бегают по проходам между столами и стойками, что крыски-с-мышками. Закрепление рефлекса для них – не катышек пищи, а успешный эксперимент. Но кто наблюдает свысока, кто отмечает их реакции? Кто слышит зверюшек в клетках, когда они спариваются, или выкармливают детенышей, или общаются через серые решетки – или, вот как сейчас, запевают… вылезают из загончиков, собственно, вырастают до размеров Уэбли Зильбернагеля (хотя никто из лаборантов, похоже, не замечает) и танцуют с ним по длинным проходам и вдоль металлического аппарата, а конги и знойный тропический оркестр подхватывают очень популярный ритм и мелодию

ПАВЛОВИИ (Бегуэн)