Радуга тяготения

– Откуда, по-твоему, Армия берет деньги? – спросила Лени.

– Какая разница? Деньги есть деньги.

– Нет!

Одним из серых кардиналов на ракетодроме был майор Вайссманн – краснобай, способный якобы насквозь сочувственно и рассудительно говорить равно с организованным мыслителем и маниакальным идеалистом. На любой, что называется, вкус, новейшая модель военного – отчасти торгаш, отчасти ученый. Пёклер – всевидящий, недвижный, – должно быть, сознавал: на заседаниях комитета «VfR» происходит та же чехарда, в какую играют на жестокой улице у Лени, где негде укрыться. Вся подготовка научила его подмечать аналогии – в уравнениях, в теоретических моделях, – однако Пёклер упорствовал в мысли, что «VfR» – особый коленкор, времени не подвластный. Кроме того, из первых рук он знал, что́ происходит с грезами, если их не поддержать деньгами. Посему вскоре выяснилось, что, отказавшись принимать чью-либо сторону, Пёклер стал лучшим союзником Вайссманна. Взгляд майора всегда менялся, устремляясь на Пёклера: отчасти чопорное лицо разглаживалось и уподоблялось тому, которое Пёклер замечал у себя в случайных зеркалах и витринах, бывая с Лени. Пустой взор человека, принимающего другого как данность. Вайссманн был так же уверен в роли Пёклера, как Пёклер – в роли Лени. Но Лени в конце концов ушла. Пёклеру же силы воли может и не хватить.

Себя он считал человеком практичным. На ракетодроме говорили о континентах, об окружениях, за годы до Генерального штаба видя необходимость оружия, которое сможет взламывать антанты, скакать, аки шахматный конь, через «панцеры», пехоту, даже люфтваффе. Плутократии к западу, коммунисты к востоку. Пространства, модели, игровые стратегии. Страсти и идеологии – не в избытке. Практичные люди. Пока вояки плескались в еще не одержанных викториях, ракетным инженерам приходилось мыслить нефанатично – о германских реверсах, германском поражении; об истощении люфтваффе и его упадке, об отводе фронтов, нужде в оружии с большей дальнобойностью… Но деньги были у других, и другие отдавали приказы – стараясь наложить свои похоти и раздоры на то, что обладало собственной жизненной силой, на technologique[228]

, которую так и не начали понимать. Пока Ракета пребывала на стадии исследований и разработки, им не было надобности в нее верить. А позже, когда А4 приблизится к боеготовности и они поймут, что у них есть реальная ракета-во-плоти, борьба за власть разгорится уже всерьез. Пёклер это видел. Безмозглые атлеты – ни дальновидности, ни воображения. Но у них власть, и ему трудно не считать их выше себя, хоть он их отчасти и презирает.

А Лени ошибалась: никто им не пользовался. Пёклер стал придатком Ракеты задолго до того, как ее построили. Лени об этом позаботилась. Когда она его бросила, он буквально развалился. Куски вымело на Hinterhof, слило в канализацию, развеяло по ветру. Даже в кино не сходить. Лишь изредка после работы он отправлялся вылавливать из Шпрее куски угля. Пил пиво и сидел в нетопленой комнате, осенний свет дотягивался до него из серых туч, сперва обнищав и выцветши, от стен двора и сточных труб, через засаленные до черноты шторы, и вся надежда сцеживалась из этого света, когда приползал он туда, где сидел, дрожа и плача, Пёклер. А в некий час тот плакал каждый день целый месяц, пока не воспалилась пазуха. Он слег и выгнал лихоманку с по́том. Затем переехал в Куммерсдорф под Берлином и стал помогать своему другу Монтаугену на ракетодроме.

Замещая то, от чего убежала Лени, внутрь проскальзывали температуры, скорости, давления, конфигурации стабилизаторов и корпуса, устойчивость и турбулентность. В окно по утрам виднелись сосны и ели, а не жалкий городской двор. Он что, отказывается от мира, вступает в монашеский орден?

Однажды ночью он сжег двадцать страниц расчетов. Интегралы вились зачарованными кобрами, потешные кучерявые «d» маршировали строем горбунов через край пламени в валы кружевного пепла. Но то был единственный его рецидив.