Радуга тяготения

– Стрелман совсем ума лишился, – считает нужным заметить Эспонтон, выйдя из себя, за грань всяческого терпения, – если называет вот это «сильный уравновешенный инертный».

– Ладно, мы уже на берегу. Никого не видать. – Протыр подъезжает к воде, песок слежался довольно – как раз выдержать «скорую помощь», все очень бело под узкой луной в зените… совершенный лед…

– О-о, – стонет Клёви. – Ох блядь. Ой нет. Ох господи, – долгим обдолбанным диминуэндо, борьба с узами слабеет, а Протыр тем временем наконец паркуется – грязно-оливковый драндулет крохотен на этом широком взморье, громадная масляная полоса тянется к луне, к порогу северного ветра.

– Времени вагон, – Протыр смотрит на часы. – К часу успеваем на «С-47». Они сказали, что и придержать немного смогут. – Вздохи довольства перед началом урочной работы.

– У этого человека связи, – Эспонтон качает головой, вынимает инструменты из дезинфицирующего раствора и выкладывает на стерильную тряпицу рядом с носилками. – Батюшки-светы. Будем надеяться, он никогда не ступит на путь преступлений, а?

– Блядь, – тихо стонет майор Клёви, – ох ёбать мою душу, ну?

Оба хирурга обработали руки, натянули маски и резиновые перчатки. Протыр включил плафон, который пялится вниз, – мягкий сияющий глаз. Двое работают быстро, в молчании, два военных профи, привыкшие к полевой целесообразности, от пациента – только словцо-другое время от времени, шепоток, белая жалкая ощупь ускользающей точки света в эфирных сумерках, вот все, что оставил он от себя.

Процедура несложная. Промежность бархатного костюма отрывается. Протыр решает обойтись без бритья мошонки. Сначала поливает ее йодом, затем по очереди сжимает каждое яичко в красновенном волосатом мешочке, надрез кожи и окружающих оболочек делает быстро и чисто, через рану и взбухающую кровь вылущивает само яичко, левой рукой изымает его, и под плафоном зримо натягиваются твердые и мягкие семенные канатики. Слегка ушибленный луной, он мог бы сыграть тут на пустом берегу подходящую музычку перебором, будто они музыкальные струны, колеблется рука; но затем, неохотно подчинившись долгу, он отсекает их на должном расстоянии от скользкого камешка, и каждая инцизия омывается дезинфектантом, после чего оба аккуратных разреза наконец зашиваются вновь. Яички плюхаются в банку спирта.

– Сувениры Стрелману, – вздыхает Протыр, стаскивая хирургические перчатки. – Поставьте этому еще укол. Пускай лучше спит, а в Лондоне ему все это объяснит кто-нибудь.

Протыр заводит мотор, сдает полукругом назад и медленно выезжает к дороге; обширное море недвижно лежит за спиной.

А «У Путци» Ленитроп свернулся калачиком в хрустких простынях подле Соланж – он спит и видит «Цвёльфкиндер», и Бьянка улыбается ему, и они едут на колесе, их кабинка становится комнаткой, он такой никогда не видел, комнаткой в огромнейшем многоквартирнике, здоровенном, как целый город, по коридорам можно ездить на авто или велосипеде, как по улицам: вдоль них растут деревья, а в кронах деревьев поют птицы.

И «Соланж», как ни странно, грезит о Бьянке, хоть и под иным углом: сон – о ее собственном ребенке, Ильзе, которая потерялась и едет по Зоне долгим товарняком, что, похоже, никогда не останавливается. Нельзя сказать, будто Ильзе несчастлива, да и отца, в общем-то, не ищет. Однако первый сон Лени сбывается. Им ее не использовать. Перемена есть, и отъезд – но также есть помощь, когда ее меньше всего ждешь, от сегодняшних чужаков, а среди аварий этой бродяжьей Покорности, что никогда не погаснет вовсе, прячутся крошечные и редкие шансы на милосердие…

Наверху же некий Мёльнер с чемоданом, набитым ночными сокровищами – мундир американского майора с документами, 2¹/² унции кокаина, – объясняет косматому американскому матросу, что герр фон Гёлль – очень занятой человек, у него дела на севере, насколько ему, Мёльнеру, известно, и герр фон Гёлль не поручал ему, Мёльнеру, привозить в Куксхафен никаких бумаг, никаких увольнений в запас, никаких паспортов – ничего. Очень жаль. Вероятно, друг матроса ошибся. А может быть, это лишь временная задержка. Как легко понять, подделка требует времени.

Будин смотрит ему вслед, не ведая, что́ в чемодане. Альберт Криптон надрался до полного беспамятства. Забредает Ширли – в черном поясе с пажами и чулках, глаза горят, ее потряхивает.

– Хмм, – произносит она и этаким манером смотрит.

– Хмм, – грит матрос Будин.

– А все равно в Битве за Выступ брали только десять центов.

* * *

Так: он проследил батарею Вайссманна из Голландии, через солончаки, люпин и коровьи кости – и нашел вот это. Хорошо еще, что не суеверен. А то принял бы за пророческое видение. Само собой, абсолютно разумное объяснение существует, но Чичерину не доводилось читать «Мартина Фьерро».