Он наблюдает со своего временного командного пункта в можжевеловой рощице на взгорке. В бинокль видно двоих – белого и черного, оба с гитарами. Кругом собрались горожане, но этих Чичерину можно обрезать, оставив в эллипсе зрения лишь сцену той же конструкции, что и на певческом состязании юноши и девушки посреди плоской степи в Средней Азии десять с лишним лет тому: сходку противоположностей, давшую понять, что он близок к Киргизскому Свету. Что же это означает на сей раз?
У него над головой небосвод исполосован и тверд, как стеклянный шарик. Он знает. Вайссманн установил «S-Gerät» и запустил 00000 где-то поблизости. Наверняка Энциан не слишком отстал. Все случится здесь.
Но придется подождать. Некогда это было бы невыносимо. Но с тех пор, как выпал из поля зрения майор Клёви, Чичерин чуточку больше осторожничает. Майор был ключевой фигурой. В Зоне работает сила противодействия. Кто был тот советский разведчик, что возник перед самым фиаско на росчисти? Кто стукнул Шварцкоммандо про налет? Кто избавился от Клёви?
Он очень старался не слишком верить в Ракетный картель. После озарения той ночи, когда Клёви был пьян, а Драный Зубцик пел дифирамбы Герберту Гуверу, Чичерин ищет улики. Герхардт фон Гёлль со своим корпоративным осьминогом, что обвил щупальцами в Зоне все сколько-нибудь оборотное, тоже тут наверняка замешан, осознанно или же сам того не зная. На той неделе Чичерин уже совсем готов был вылететь обратно в Москву. В Берлине повидал Мравенко из ВИАМ. Встретились в Тиргартене – два офицера якобы прогуливаются на солнышке. Рабочие бригады закидывали холодной смесью выбоины в мостовой, сверху пристукивая лопатами. Мимо трещали велосипедисты – такие же скелетно-функциональные, как их машины. Под сень деревьев вернулись кучки гражданских и военных – сидели на поваленных стволах или колесах от грузовиков, копались в мешках и чемоданах, делишки свои обделывали.
– У вас неприятности, – сказал Мравенко.
Он в тридцатых тоже был эмигрантом-содержантом, а также самым маниакальным и бессистемным шахматистом во всей Средней Азии. Вкусы его пали столь низко, что он включал в репертуар даже игру вслепую, русскому менталитету невыразимо омерзительную. Всякий раз Чичерин усаживался с ним за доску, расстраиваясь сильнее прежнего, старался быть любезным, вышутить соперника, чтоб тот начал играть разумно. Чаще всего проигрывал. Но тут уж либо Мравенко, либо зима Семиречья – такой был выбор.
– Вы вообще понимаете, что происходит?
Мравенко рассмеялся:
– Да кто понимает? Молотов не рассказывает Вышинскому. Но про вас им кое-что известно. Помните Киргизский Свет? Еще б не помнили. Так вот, они про это разнюхали. Рассказал им не
– Это совсем древняя история. Сейчас-то зачем ворошить?
– Вас считают «полезным», – сказал Мравенко.
Они посмотрели друг на друга – долгими взглядами. То был смертный приговор. Полезность заканчивается так же быстро, как коммюнике. Мравенко боялся – и не только за Чичерина.
– А
– Постараюсь очень полезным не быть. Хотя они не идеальны. – Оба понимали, что это задумывалось как утешение, только оно как-то не получилось. – Они точно не знают,
– Может, и это переживу.
Вот тогда-то ему и взбрело на ум слетать в Москву. Но тут пришло известие, что батарею Вайссманна невозможно проследить дальше Пустоши. И его не пустила вновь ожившая надежда встретиться с Энцианом – надежда соблазнительная, с каждым днем все больше увлекающая от малейшей возможности двигаться дальше по ту сторону их встречи. Чичерин и не рассчитывал. Подлинный вопрос таков: достанут ли его прежде, чем он достанет Энциана? Ему б только еще капельку времени… надежда лишь на то, что они тоже ищут Энциана или же «S-Gerät» и пользуются им, Чичериным, так же, как он вроде бы пользуется Ленитропом…
Горизонт по-прежнему чист: весь день так. Кипарисообразные можжевельники стоят в ржавых дымчатых далях, покойные, как монументы. В вереске показались первые лиловые цветочки. Не деловитый мир конца лета, но мир погоста. У доисторических германских племен такой и была эта земля – территорией мертвых.