Радуга тяготения

Вот и все, что слышит наш Сентиментальный Сюрреалист, оттуда сваливая. Ну и славно. Он больше увлечен – или «нездорово одержим», если угодно, – мгновеньем солнечной тишины в кафельной белизне грязной забегаловки. Кажись, он туда уже наведывался (Кеноша, Висконсин?), но за каким рожном – не помнит. Его прозвали «Малыш Кеноша» – но это, может, и апокриф. Он припоминает еще лишь одну комнату, где бывал, – двуцветную, только два четких цвета, все лампы, мебель, шторы, стены, потолок, ковер, радио, даже книжные суперобложки на полках – все было либо (1) Темно-Аквамариновое, Как Дешевый Парфюм, либо (2) Сливочно-Шоколадное, Как Ботинки у ФБРовцев. Может, в Кеноше – а может, и нет. Через минуту, если поднапрячься, он вспомнит, как очутился в белой кафельной забегаловке за полчаса до шлангов. Он сидит над полупустой чашкой – очень сладкий кофе со сливками, а под блюдцем, куда пальцы не пролазят, – крошки от ананасовой плюшки. Чтоб их достать, рано или поздно блюдце придется сдвинуть. Он просто тянет время. Но нету никакого рано и никакого поздно, потому что

звуковая тень накрывает его,

обволакивает столик, незримыми длинными плоскостями вихрей, принесших ее сюда, взметается прочь завитками Эфирной Плюшки, и слышна только случайными обрывками звукового мусора, что, наверно, запутались в завихрениях, голоса в морской дали находимся в точке два семь градусов два шесть минут северной, женщина кричит на каком-то пронзительном языке, океанские валы в штормовых ветрах, голос декламирует по-японски

Хи ва Ри ни катадзу

Ри ва Хо ни катадзу

Хо ва Кэн ни катадзу

Кэн ва Тэн ни катадзу

– лозунг частей камикадзэ, подразделения «ока», означает:

Неправедность не одолеет Принципа,

Принцип не одолеет Закона,

Закон не одолеет Силы,

Сила не одолеет Небес.

Хи, Ри, Хо, Кэн, Тэн, лопоча по-японски, усвистывают на долгом солнечном завихрении, а Малыш Кеноша остается за приклепанным столом, где умолк рев солнца. Впервые слышит он могучую реку своей крови, Титанический бой сердца.

Выходи под лампочку, посиди с ним, с чужаком за общим столиком. Скоро придут шланги. Мало ли – может, и ты в тень проскользнешь. Даже частичное затмение лучше, чем не узнать вовсе, – лучше, чем остаток жизни стелиться под великим небесным Вакуумом, какому тебя научили, под солнцем, чьего безмолвия тебе никогда не услыхать.

А вдруг нет никакого Вакуума? Или если есть – вдруг Они используют

его против тебя? Вдруг Им удобно проповедовать остров жизни посреди пустоты? Не просто Землю в космосе, но твою личную жизнь во времени? Вдруг это в Их интересах – чтобы ты поверил?

– Он пока от нас отстанет, – говорят Они друг другу. – Я его подсадил на Грозную Грезу.

Они вместе выпивают, ширяются очень-очень синтетической наркотой подкожно или внутривенно, пуляют Себе в черепа, прямо в мозговой ствол, невероятными электронно-волновыми сигналами и игриво лупят друг друга по мордасам слева наотмашь, ржут, распахнув пасти, и в их вечных глазах – ты-то ведь понимаешь… Говорят о том, как возьмут Такого-То и «подсадят его на Грезу». Они и друг о друге так говорят, со стерильной нежностью, делясь дурными вестями на ежегодных Глумах в Саду, когда бесконечные игры разума застают коллегу врасплох: «Да уж, подсадили мы его на Грезу». Ты-то ведь понимаешь?

ОСТРОУМНЫЙ ОТВЕТ

Итидзо выходит из хижины, видит, как Такэси купается в бочке под пальмовыми листьями и гнусавит «Ду-ду-ду, ду-ду», мелодийку для кото, – Итидзо орет несется внутрь возвращается с японским пулеметом «гочкис», модель 92, и давай его устанавливать, хрюкая и тараща глаза а-ля джиу-джитсу. Он почти приладил ленту, уже готов изрешетить Такэси в бочке, и тут —

Такэси: Погоди-ка, погоди-ка! Это чего еще?

Итидзо: Ой, это ты! А я-то… думал, это генерал Макартур в… шлюпке!