Радуга тяготения

Надо двигаться, считает он, хотя ему некуда идти. Запоздало настигает его воспоминание о Вимпе – давнишний V-Mann «ИГ Фарбен». Увязывается следом. Чичерин надеялся, что, может, собаку отыщет. Это было б идеально, собака – совершенная честность, по ней можно день за днем, до конца замерять собственную. Хорошо бы собаку. Но, пожалуй, альбатрос без проклятия – отрадное воспоминание – немногим хуже.

Это молодой Чичерин завел речь о политических наркотиках. Опиатах народа.

Вимпе в ответ улыбнулся. Древняя, ветхозаветная улыбка, охладит и живое пламя земного ядра.

– Марксистская диалектика? Это же не опиат, а?

– Это антидот.

– Нет. – Может, так, а может – наоборот. Может, торговец дурью знает все, что случится с Чичериным, но считает, что пользы не будет, – или же по минутной прихоти выложит бестолковому щеглу все начистоту. – Вечный корень бед, – полагает он, – в том, чтобы понудить других за тебя умирать. За что человеку не жаль отдать жизнь? Тут у религии веками был жирный плюс. Религия – это всегда о смерти. И применялась она не как опиат, скорее как методика – она вынуждала людей умирать за конкретный набор верований о смерти. Извращение, натюрлих, но кто вы такой и почему судите? Хорошая была телега – пока действовала. А когда стало невозможно умирать за смерть, у нас завелась мирская версия – ваша. Умирать, дабы помочь Истории обрести уготованные очертания. Умирать, зная, что твой поступок чуть приблизит счастливый финал. Революционный суицид – ладно. Но послушайте, если перемены Истории неотвратимы, почему бы не не умирать? Вацлав? Какая разница, если все и так неизбежно случится?

– Но ведь вам не пришлось бы делать выбор.

– Если бы пришлось, можете не сомневаться, что…

– Вы не знаете. Пока час не настал, Вимпе. Вы не представляете.

– Что-то мало похоже на диалектику.

– Я не знаю, что это.

– Значит, до самой минуты решения, – Вимпе разбирает любопытство, но он осторожен, – человек может быть совершенно чист…

– Он может быть любым. Мне плевать. Но подлинен он только

в минуты решения. Промежутки несущественны.

– Подлинен с точки зрения марксиста.

– Нет. Со своей точки зрения.

Вимпе явно одолевают сомнения.

– Я там был. А вы нет.

Тш-ш, тш-ш. Шприц, 0,26 мм. В древесно-буром гостиничном номере удушены кровотоки. Дожимать, теребить этот спор – значит стать вздорными врагами, а оба ничего такого не хотят. Один из способов решения задачи – теофосфат онейрина. (Чичерин: «Вы хотели сказать тиофосфат?» Думает: означает присутствие серы… Вимпе: «Я хотел сказать теофосфат, Вацлав», – означает Божественное Присутствие.) Они ширяются: Вимпе нервно созерцает водопроводный кран, припоминает: Чайковский, сальмонелла, стремительное попурри легко перелагаемых на свист мелодий из «Патетической». Но Чичерин не отрывает глаз от иглы, ее немецкой четкости, ее тонкой стальной текстуры. Вскоре он позна́ет сеть пунктов первой медпомощи и полевых госпиталей, для послевоенной ностальгии ничем не хуже сети курортов мирного времени – военные хирурги и стоматологи станут навечно прикручивать и вбивать хирургическую сталь в его страждущую плоть и выуживать все, что яростно туда ворвалось, электромагнитным прибором, купленным между войнами у Шумана из Дюссельдорфа, с электролампочкой и регулируемым отражателем, 2-осевыми блокирующими рукоятками и полным набором Polschuhen[385] диковинных форм – железяк, формирующих магнитное поле… но тогда, в России, в ту ночь с Вимпе, он хлебнул впервые – то была его инициация в стальную телесность… и никак не отделить ее от теофосфата, не отделить стальные сосуды от небожеского буйного прихода…