Радуйся, пока живой

После дотошных расспросов через цепочку через дверь ей открыл старикашка лет семидесяти пяти — или восьмидесяти, или девяноста, кто же разберет их возраст? — похожий на зачервивленную сыроежку, на которую напялили очки.

Если вы действительно дочь многоуважаемого Егора Ильича, это большая честь для меня, — произнес он церемонно, пропустив ее в коридор и тщательно замкнув многочисленные запоры. Старичок-сыроежка был облачен в неописуемо яркой расцветки домашний халат с кистями.

— Да, я дочь, — подтвердила Света.

— Поздненько пожаловали, видно, дельце срочное?

Улыбка у него была такая же, как если бы ухмыльнулся покойник перед самым захоронением. Но зубные протезы отменные, это она оценила.

Повел ее в гостиную, сплошь задрапированную голубыми шелковыми тканями. Такого убранства Света никогда не видела, но ее женское любопытство дремало. В квартире было необыкновенно тихо и пахло, как в прачечной. Ничто не говорило о том, что здесь, кроме них, есть еще кто-то, но когда они уселись за треугольный, на гнутых ножках столик, где хозяин заранее приготовил вино и легкие закуски, в оставленную полуоткрытой дверь, неслышно ступая, вдвинулся огромный мраморный дог, внимательно поглядел на Светика белесыми глазами, мощно зевнул и растянулся на полу.

— Какой славный песик!

— Людоед, — похвалился старик. — Однако жрет много. Не прокормишь говнюка. Все так дорожает… Иногда, знаете ли, Светланочка, вывожу попозже на улицу — и спускаю с поводка. Побегает где-то полчасика, возвращается, морда в крови, но сытый. Особенно почему-то беспризорников любит драть. Беспризорник для него, как орешек, на один зубок.

Света не поняла, шутит он или нет: старческие глазенки блестели непроницаемым бутылочным цветом. Потянулся, разлил красное вино по хрустальным бокалам — почти до краев.

— Не очень-то вы портретом в батюшку удались. Смуглотой больше на цыганку смахиваете. Уж не было ли у драгоценного Егора Ильича в роду конокрадов?

Света с удовольствием отпила густого теплого вина.

— Гарий Львович, может быть, перейдем сразу к делу? Вам, наверное, спать пора.

— Что вы, что вы, миленькая! — старик забавно всплеснул сухими ручонками. — Я полуночник. Сова. Днем отсыпаюсь. Ночью спать страшно, вдруг не проснешься… Однако, если угодно… Хотите отгадаю, какие сведения вас интересуют?

— Чего же тут хитрого. Наверное, отец сказал?

— Что вы, деточка, что вы! Разве можно по телефону… Это при прежнем, при советском режиме отслеживали выборочно, при теперешней власти мы все под колпаком. Вы, Светочка, не знаете, я вам глазки открою. В охотку и по душевной склонности почитывал кое-какую литературу по истории российского сыска и с уверенностью могу вам доложить: такого, как нынче, у нас еще не бывало. С одной стороны, не спорю, развал, разруха, геноцид и крушение основ, а с другой — великолепно отлаженная фискальная система. Большевичкам и не снилось. Впервые, если угодно, у нас построено образцовое полицейское государство, с этим надо считаться. Не высовывать головку на сквозняк. Отсекут.

— Спасибо, Гарий Львович, за урок, но…

Старик самодовольно улыбался.

— Желаете узнать, кто замочил Савву-Любимчика?

Света не удивилась, потому что не верила ни одному его слову. Этот зачервивленный старикашка разыгрывал для нее какой-то спектакль, но только нагнал скуку.

— Да, желаю.

— Ах, Саввушка, Саввушка, какой был человечище! — в неподдельном горе долгожитель заломил руки. — Талантливый, с перспективой. Для больших свершений рожденный. И вот подрезали крылышки на самом взлете. Ах, беда какая, какая беда!

— Вы разве его знали?

— Саввушку? — взгляд старика наполнился веселой бутылочной мутью. — Как же его не знать: они ведь все одинаковые, дорогие наши рыночники, рыльца лохматенькие… Но вот ты другая, ты совсем другая, Светланочка.

— Какая же?

— Не такая, как думаешь, совсем не такая, — серьезно ответил старик, — Ты себя не знаешь, но скоро узнаешь. Очень скоро.

— Кто на Любимчика наехал?

Гария Львовича явно огорчила ее несдержанность, три черных волосика на светлой головенке вдруг встали дыбом. Отпил вина, почмокал мокрыми, будто обгорелыми губами.

— Подумай, девонька, может, ни к чему тебе выяснять? Глупо за усопшими гоняться. Их уже не догонишь.

Терпение Светки истощилось, ассирийские очи полыхнули огнем.

— Кто Савву пришил, скажи, дедушка, я ведь не лясы пришла точить. И если ты вздумал…

Жестом фокусника старый кудесник извлек из халата фотку, сунул ей под нос. Светла глянула и обомлела: он! Пожелтевший по краям черно-белый снимок паспортного формата, но ошибиться невозможно. Четким кадром вспыхнула в памяти сцена: ресторанный зал, официант в крахмальной сторожке, палец у рта — и толчок желудевого пламени в грудь. Такое не забудешь.

— Кто, говори, не тяни?

— Спроси сперва цену, детонька.

— Спрашиваю, сколько?

— Человек опасный, за ним система. Недешевый человек. Головой рискую… Двести тысяч, думаю, будет в самый раз.

— Двести тысяч — чего?

— Долларов, сударушка моя, долларов. Не пиастров и не рублевичей. Именно долларов.

Светик взвилась до потолка: