Райские птички

Рассуждая логически, думать, что я была одна только потому, что не видела Лукьяна, не означало, что его не было где-то здесь. Но я не рассуждала логически. Я хотела, чтобы воздух казался легче, чтобы мои плечи не покалывало от предательского признака того, что кто-то наблюдает за мной откуда-то.

Он ушел.

И несмотря на то, что я привыкла выживать самостоятельно, несмотря на то, что мне нужно было запереться одной в доме, чтобы выжить, я чувствовала неизмеримое одиночество. Что опять же не имело смысла. Потому что у меня не было ни тепла от Лукьяна, ни нежности. Все наоборот. Не было ничего такого, что романтические книги и фильмы демонстрировали, как основу для какой-то связи, для какой-то любви.

Никакого счастья, смеха, улыбок, тепла в грудной клетке.

Там была боль, страдание, насилие, удушающее чувство угрозы.

И все же я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас, зная, что Лукьяна нет рядом.

Я даже формально не была одна. Я поняла это два дня назад, забредая в столовую раньше обычного, потому что сон давно забыт.

Она явно не ожидала меня, потому что, когда я крикнула «привет», наверное, даже немного агрессивно — эй, я была странной — она издала небольшой писк и чуть не уронила поднос, который ставила на обеденный стол. Он с грохотом ударился о поверхность, опрокинув сахарницу.

Белые хрустальные гранулы рассыпались по черной скатерти.

Я бросилась вперед, чтобы помочь ей.

— Простите, я не хотела вас напугать.

Пожилая женщина с резкими чертами лица подняла глаза при моем приближении. Она подхватила сахар грациозным движением, как на магическом шоу.

— Нет, это я должна извиниться. Я не ожидала увидеть…

— Меня? — услужливо закончила я за нее.

Я не винила ее. Конечно, она знала, что готовит не только тот завтрак, который готовила раньше, поэтому знала, что у Лукьяна гость. А мое белье всегда волшебным образом забирали, пока я читала в библиотеке или потягивалась в студии йоги, так что она, скорее всего, знала, что гостья Лукьяна — женщина.

Скорее всего, она виделась с Лукьяном. Видела во всем его холодном великолепии. Поэтому она, скорее всего, ожидала увидеть гибкую амазонку восточноевропейского происхождения с болезненной и неповторимой красотой в дизайнерской одежде.

Вряд ли она ожидала увидеть невысокую, миниатюрную, костлявую американку с каштановыми волосами, которая неловко носила за собой боль, и из ее пор сочились печаль и слабость. Никакой дизайнерской одежды не было видно, только простые черные джинсы, которые мне начинали нравиться, несмотря на то, как много они показывали, и струящаяся черная футболка—с длинными рукавами, конечно.

Она покачала головой, доброта, исходившая от ее лица, не соответствовала ее довольно жестоким чертам.

— Нет, просто ты обычно не приходишь завтракать так рано. Я не против, вовсе нет, — быстро сказала она.

Я улыбнулась или, по крайней мере, попыталась. Я не делала этого уже много лет, поэтому боялась.

— Меня зовут Элизабет, — свободно представилась я.

В основном потому, что эта женщина в аккуратно отглаженной серой блузке и слаксах в тон, со строгим пучком, с глубокими морщинами на лице и добрыми глазами чем-то напоминала мне Агну.

Она помолчала, все еще прижимая к груди сахар, который собрала.

— Вера, — сказала она наконец, решив, что хозяин не убьет ее за то, что она обменялась именами с его пленницей.

Его контрактом.

Его осложнением.

Я открыла рот, чтобы сказать что-то еще, несмотря на странное ощущение в животе от пребывания в другой комнате с кем-то, кроме Лукьяна. Кем-то, кто может быть очень добрым. С человеком.

Это было страшнее, чем находиться в одной комнате с убийцей. С чудовищем. Я знала, чего ожидать от монстров. Люди — это совсем другая история. Их доброта может причинить больше боли, чем любая физическая или эмоциональная пытка.

Но мне не стоило волноваться, потому что она коротко кивнула мне и слегка улыбнулась.

— Приятного вам завтрака, Элизабет.

И затем она легко покинула комнату.

Рядом с убийцами нужно вести себя, как привидение, иначе они поймут, что ты жив и уязвим. Я научилась этому у своей матери. У отца. У мужа. Не то чтобы это помогло.

— Пожалуйста, — я закашлялась, кровь брызнула на белый ковер.

Его приходилось стирать почти каждую неделю.

Кристофер сказал уборщице, что это красное вино, а я — неуклюжая. Уборщица сделала вид, что поверила ему.

Классически красивое лицо Кристофера обрушилось на меня, как пуля, или, возможно, это был мой расшатанный и стучащий мозг, неспособный должным образом обработать скорость.

Мой скальп заныл, когда он дернул мою голову назад. Я не кричала. От крика становится только хуже. Это еще больше его возбуждает.

— Что «пожалуйста», Лиззи? — спросил он. — Ты моя жена. Ты моя. Ты была дана мне. Ты принадлежишь мне. И ты это знаешь. Нет спасения, только смерть.

Я снова закашлялась, или попыталась. Я лишь только захлебнулась кровью. Отчаяние и страх парализовали меня. Но этот страх был не за собственное благополучие.

— Я беременна, — прохрипела я.

Его хватка не ослабла, хотя лицо стало задумчивым.

— Ты лжешь, — решил он.

Я только уставилась на него.