Райские птички

— Ну, тогда, логически, мы исключили обе причины гибристофилии, от которой, как ты немного убежден, я страдаю, — я приложила палец к его губам, чтобы остановить его от споров о многочисленных причинах или неубедительных исследованиях. — Я страдала от многих вещей. Вся моя жизнь была практикой страдания. И это не прекращалось с тех пор, как я встретила тебя. Все изменилось. Сначала к худшему. Наверное, будет еще хуже. Я уверена, что так и будет. Но состояние, которое определяет меня больше, чем агорафобия в эту самую секунду, и много секунд до этого, и, скорее всего потом, состоит из шести букв, — я наклонилась вперед, чтобы прикусить его губы, скрывая легкую дрожь в своих.

Его руки сомкнулись у меня на затылке.

— Хочешь, я объясню это состояние? — спросила я, задыхаясь от его возбуждения.

— Нет, — прорычал он.

Прорычал.

— Я покажу тебе это состояние, — продолжил он.

Может быть, это был самый близкий намек на то, что он сможет полюбить меня в ответ.

Хотя то, как он трахал меня после этого, пересекало тонкую грань между любовью и ненавистью.

Как и все, связанное с Лукьяном.

ГЛАВА 13

Три дня спустя

— Что это за место? — спросила я, оглядывая скудную комнату.

В углу виднелся боксерский мешок, почти угрожающе висевший на потолке, не двигаясь. Пол под моими босыми ногами слегка пружинил. В другом конце комнаты стоял небольшой холодильник, рядом — стопка полотенец.

Окон не было.

Очевидно, поскольку мы были в подвале.

Это было после завтрака. Лукьян сказал, что наш план на этот день изменился. Не то что бы у нас действительно были строгие планы на дни. Он сидел со мной в библиотеке, пока я работала, либо работал сам, либо читал, либо трахал меня.

Не было никакой рутины. Разговоров было немного. Мы в них не нуждались.

Но прямо сейчас, в подвале, где было скудно и холодно, мне требовалось какое-то объяснение.

Лукьян шагнул вперед.

— Вот здесь мы и начнем тебя тренировать, — сказал он, прижимая пальцы к моим бедрам.

— Зачем? — спросила я, игнорируя удовольствие от боли. — В ближайшее время я не собираюсь участвовать в Олимпиаде.

Его бровь поднялась от моего сухого тона. Он наслаждался этим, даже если не выдавал этого. Такие вещи, как юмор, не могут нравиться плохим киллерам. Это плохо сказывалось на их репутации.

— Насилие, — сказал он.

— Насилие? — повторила я.

— Насилие жизни. Перед лицом смерти, — ответил он. — Я буду тренировать тебя, чтобы ты могла соответствовать ему. Чтобы ты его превзошла.

Его рука взлетела в воздух прежде, чем я поняла, что происходит, и моя спина врезалась в пол. На ощупь он был мягким, слегка пружинистым.

Я попыталась втянуть воздух, паника пробежала по моему телу, как электрический разряд. Я знала, что Лукьян даже не вложил в этот удар всю свою силу – черт возьми, даже не половину.

— Это. Не. Круто, — прохрипела я, его рука была на моем горле.

Его глаза превратились в ледяные осколки, в них не было сочувствия.

— Я знаю, ты думаешь, что в тебе не осталось ничего, с чем можно бороться, — он посмотрел мне в глаза. — Но я докажу, что ты ошибаешься. Потому что я не позволю тебе сломаться еще больше. Не позволю тебе и дальше оставаться жертвой.

— Если ты не заметил, я никуда не выхожу, — сухо ответила я. — Так что, если ты не собираешься убить меня еще раз, мне не нужно учиться драться.

Глаза Лукьяна закрылись, он рывком поднял нас обоих.

— Ты не будешь вечно сидеть в своей собственной клетке, Элизабет. Тогда они все победят, — он посмотрел на меня. — То, что ты остаешься здесь, отгораживаясь от мира, не означает, что мир отгораживается от тебя. Он не будет уважать границы, которые ты себе навязала. Не в этом мире. Только не в моем мире. Опасность не знает границ, Элизабет. И смерть тоже. Она придет за тобой, где бы ты ни пряталась. А ты прячешься.

Я понимала, что он делает. Он насмехается над моим гневом, пытаясь его выплеснуть.

— Я не собираюсь заставлять тебя делать первые шаги в мир, в котором, как ты уверена, не сможешь выжить, но я сделаю все, чтобы это произошло, — уверенно заявил он. — И ты тоже. Так что дерись, мать твою. Не для меня. Сделай это для себя. Это лучше, чем гнить здесь.

Я выпрямила ноги и, прищурившись, посмотрела на него.

— У меня нет другого выбора, кроме как гнить здесь! — крикнула я.

Он кружил вокруг меня, и я двигалась вместе с ним, как будто я добыча, не позволяющая попасться в ловушку.

— Ты же знаешь, что у тебя есть выбор. Выбор есть всегда, — возразил он.

Я издала звук разочарования, который удивительно походил на рычание. Он бросился вперед с кулаком. И снова я не успела отодвинуться, так что костяшки его пальцев врезались мне в скулу.

Мои зубы сцепились и погрузились в язык. Я почувствовал вкус медной крови. Моя рука инстинктивно потянулась к щеке, а обвиняющий взгляд – к Лукьяну.

Он не бледнел, даже не моргал от моей боли.

— Я не собираюсь обращаться с тобой, как с фарфоровой куклой, Элизабет, — сказал он. — Ты уже сломлена. Внутри тебя уже нечему сломаться, — он продолжал кружить вокруг меня. — Не думай, что я буду снисходителен из-за того, что между нами.