Раннее утро

С т р ю к о в (прислушивается). Кипит, как в аду. Кабы знать, где споткнешься… (Оглядывается вокруг.) Ну как все это бросить? (Словно прощаясь, обнимает вещи, гладит, прижимается к ним. Вдруг по окну полоснула пулеметная очередь, зазвенело, посыпалось стекло. Вскрикнул, упал на пол.)

К о н я х и н (вбегает). Хозяин! Лавки горят!

С т р ю к о в. Горят? (Бросился в дверь.) Василий! Запрягай! Запрягай!..

КАРТИНА ВТОРАЯ

Обстановка первой картины. Прошло несколько часов. Ночь. В окно гостиной видно зарево пожара. Н а д я  у окна. Входит с фонарем и мешком  В а с и л и й. Он положил у порога мешок и направился к  Н а д е.

В а с и л и й. На улице тихо стало. Только собаки лают. (Помолчав.) Вот дела-то! Жил человек, жил-наживал и бросил ни за здорово живешь.

Н а д я. А тебе что — жалко?

В а с и л и й. Чего мне его жалеть? Только я к тому — придись на меня, я бы на горбу все унес, на карачках, ползком!..

Н а д я. Тебе на карачках не привыкать — умеешь!

В а с и л и й. Зря смеешься, Надя. Нашему брату только так и велено. Что и раньше, то и теперь — все одно. Ну, царя, скажем, согнали, Бутова посадили, а нам что от того? Как крутили коням хвосты, так и будем… Теперь же красные эти — думаешь, лучше будет? Держи карман! Говорят, бьют они безо всякой жалости. Потому вот и красными называются, что все в крови!

Н а д я. Дурак ты, и разговоры твои дурьи!

В а с и л и й. Ну, а пожары от кого?

Н а д я. Может, от снарядов… Или сами казаки жгут.

В а с и л и й. Думаешь, если твой Семен у красных…

Н а д я. Про Семена не твое дело. И совсем он не мой. Дошло?

В а с и л и й. Зря серчаешь, Надь, ей-богу. Вот даже дураком меня назвала… А я к тебе всей душой… Ты послушай, об чем я. Давай сбежим. Запряжем в бричку коней, коров пару привяжем… Из сундуков наберем, на что душа потянется… А тут — огонька поддадим, кто узнает? На красных гвардейцев подумают. А мы своим хозяйством жить станем. Спервоначалу — мазанку, может, а после дом отгрохаем! Пятистенок… Земли купим у казаков, десятин пять сотельных… Ты за хозяйку будешь…

Н а д я. На чужое глядишь — руки чешутся?

В а с и л и й. Да ведь красные все равно до нитки разграбят, а мы чем хуже?

Н а д я. Боже тебя упаси хоть пылинку тронуть, такой шум подниму — не обрадуешься!

В а с и л и й. Твое разве?

Н а д я. Было бы сказано… Что у тебя в мешке?

В а с и л и й. Да так…

Н а д я. Вытряхивай!

В а с и л и й. Ну, ну! Не больно-то!

Н а д я. А ты подумал, что будет, если вернется хозяин и узнает, — шкуру живьем спустит. Или вот красные зайдут, а я возьму да скажу… (Вырывает мешок, вытряхивает содержимое.) Эх ты, ворюга-ворюга! На рваное тряпье позарился!

Вдруг послышались крики, выстрелы и снова крики. Надя привертывает лампу, опускает штору. Прислушивается.

В а с и л и й. Вроде как опять никого.

Где-то громкий стук.

Голос за окном: «Хозяева! Пустите! Отоприте!»

Н а д я (Василию). Спроси, кого надо.

В а с и л и й. Кто там?

Голос: «Пустите, человека ранили…»

Н а д я. Открой!

В а с и л и й. Я? Чтоб по голове тюкнули?

Н а д я. Дай фонарь!

В а с и л и й. Сама хочешь? Ни в жизнь!

Н а д я. Дай, тебе говорят. (Вырывает фонарь и убегает из комнаты.)

Где-то стукнула дверь.

В а с и л и й (прислушиваясь). Кого там черти носят не вовремя?

С е м е н  и  Н а д я  вносят  О б р у ч е в а. На нем студенческая фуражка, тужурка. Усы сбриты.

В а с и л и й. Семен!

С е м е н. Помоги! Да не бойся, живой он, только без памяти.

Усаживают Обручева в кресло.

Раны-то вроде нет… Ушибли здорово, сволочи…

Н а д я. Я сейчас… Надо к голове холодное. (Убегает.)

В а с и л и й. Это кто?

Возвращается  Н а д я, накладывает на голову Обручева повязку.

С е м е н. Давай помогу. Ох, братцы, это такой человек, такой человек!

В а с и л и й. А кто его?