Раны Армении

Ах, ангелом ты для меня была, —На земле родилась иль с неба сошла?Ты всю мою жизнь, увы, унесла,Приди же, святая, и душу возьми!Ах, душу возьми!Умру – не узнаешь, где я лежу,Не увидишь, как в сердце я меч вонжу.Истерзал мне грудь безжалостный крюк,Куда мне бежать от слез и от мук?Ах, от мук?

Моя ночь – как смерть. Тоскую без сна.Как темная ночь, моя жизнь черна.Ах, ради чего же мне жизнь дана,Коль жертвой не лягу у ног твоих?У ног твоих!..Попробую ль туче тоску сказать, —Растает – не сможет тебе передать.Доверю ли слезы горам-скалам,А слезы – в сердце льются опять.Ах, льются опять!Я c ердца покой не могу сберечь,

Ты душу и тело мне хочешь сжечь,О, если ты ангел, – то где ж твой меч?Рази и огнем мне темя осыпь!Ах, осыпь!..К тебе я приду, к ногам припаду,У тебя в груди свое сердце найду,Но где обрету твою красоту?Смогу ль исполнить слово свое?Ах, слово свое!Коль мне не помогут мои друзья,

У тебя отвернутся они от меня,По горам пущусь, дорогая моя,Поспею на помощь, полно тужить!Ах, полно тужить!Разок увидал бы твой лик святой,Поднесла бы мне чашу своей рукой..Я с горы спущусь, надышусь тобой,Тебе пожертвую головойАх, головой!

Так сказал достойный жалости юноша и преклонил голову на камень.

Солнце уже собиралось закатиться.

Агаси, тайком пошедший за другом и подслушивавший, его из-за куста, сердечно сочувствуя ему, не пожелал нарушить его сон, сел неподалеку на камень и, вперив взор в лицо своего дорогого товарища, стал припоминать горести своей жизни, думать о своей молодости. Он говорил сам с собою:

– Ах, юноша, юноша, знаю я хорошо и вижу, какая шашка сразила твое сердце, какой огонь сжигает твое нутро. Но что же мне делать? Почему не откроешь мне сердца, чтобы мог я, узнав твое горе, остаток жизни своей принести в жертву твоему счастью?

Ах, родной мои, знаю, – крыло любви коснулось щеки твоей, стрела любви в тебя попала, – но почему ты не изъяснишься, чтобы мог я приняться за дело и хоть из-под земли, а достать твою любимую, добиться того, чтоб исполнилось заветное ваше желание, и умереть у ног ваших?

Мать и жена сыплют огонь мне на темя, горы и ущелья готовы поглотить меня, нет даже камня, куда преклонить бы мне голову, – снова ты, о любовь, ты, природа, пожелала явить свое могущество.

Ах, любовь, – куда человеку деваться, чтоб избавиться от тебя, не видеть страданий, тобой причиняемых?

Сперва зажигаешь, воспламеняешь нам сердце, а потом сжигаешь его, обращаешь в золу и пепел. Сперва благоуханною розою входишь к нам в сердце, чтобы после в шипы, в острый меч обратиться и нас изъязвить.

Так размышлял он, как вдруг до слуха его долетело:

– Да, Рипсимэ-джан, дорогая моя, во имя твоей святой завтра же явлюсь к тебе, завтра же меня увидишь в карсских горах…

Измученному сердцу Агаси только этого и было нужно. Долго ждал он, пока любимец его насытится сном, и только Муса пробудился, как он вскочил, бросился к нему на шею, прижал его к груди и, рыдая, сказал:

– Ах, свет моих очей! Если у тебя в сердце такая зазноба, зачем же ты скрываешь от меня? Иль думаешь, что я камень? Нет, ты, верно, думаешь, что в измученном сердце моем, где и живого места не осталось, беде твоей уже не найдется места, чго оно не будет сочувствовать тебе, что я дыхания своего и жизни не отдам за тебя. А я ведь думал, что от самого бога что-нибудь утаишь, но не утаишь от меня. Вот они – любовь твоя н сердце! Ты думаешь, – Агаси настолько мертв душой, что уж и не пожалеет тебя, и каплю слез не уронит? Правда, отец мой и мать моя – на пороге смерти, про жену свою даже не знаю, под землею она или на земле, но пока я не в силах помочь им, разве допущу, чтоб у кого-нибудь из вас глаз заболел, волос один упал?