Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Елена вдруг перестала слышать саму себя, и разобрала в воздухе только материн ужасный, испуганный шепот:

– Ну что ты так кричишь… Леночка… Ну держись… Вы с ним дружили, с этим Женей, да? Ну не кричи так…

– Как?! Я не кричу – я спрашиваю тебя: как конкретно это произошло?! – она по-прежнему себя не слышала, и доверяла слова только каким-то атавистическим навыкам дыхания.

– Разбился на мотоцикле. Врезался в стену на скорости. Так мне Темплеров сказал. Да, сказал: сразу, насмерть. Ну что ты орешь на меня. Я же не знаю же больше же никаких подробностей. В ту самую ночь, когда вы с Ольгой ко мне на дачу приехали, это случилось.

Самым, пожалуй, странным, было то, что из левого глаза слёзы не текли; а сплавлялись все только из правого – голова была наклонена чуть вправо к окну, и слёзы как будто переливались в сообщающихся сосудах.

Отвернувшись к окну, прижав лоб к стеклу, Елена почти бесчувственно, не фокусируясь, следила за тем, как рамка вагонного стекла и электрические столбы отсчитывают за окном кадры ослеплённого, засвеченного куска киноленты – за то, чтоб прокрутить назад которую она, как ей теперь казалось, полжизни была готова отдать.

Резко встав и не обращая больше внимания на материн лепет, она быстро вышла в тамбур – через весь радостный, праздничный, тут и там смеющийся вагон. В тамбуре, по счастью, никого не оказалось; и, все еще не вполне чувствуя себя собой, все еще как будто со стороны с ужасом наблюдая свое онемевшее, заледеневшее изнутри, ничего не ощущавшее, не свое тело – движущееся так странно-ловко, с такой нереально-точной координацией – вот двинулась правая нога, вот левая, вот подошла к дверям, вот приложила правую ладонь к стеклу, а потом заложила обе руки в карманы, глядя на свое бликовое отражение в мелькавших за экраном дверей крупнолистых ржавых липах – она краешком сознания понадеялась, что здесь-то и найдут высвобождение рыдания. Но мучительное чувство, что есть сейчас что-то поважнее слёз, что она должна что-то тотчас же вспомнить – как будто не давало ей выйти из анабиоза. Вдруг она поняла, что

именно это было – и, с воем, прислонилась лицом к стеклу. Чеканя лбом отвратительную надпись «Не прислоняться», она долго вслух бормотала: и не почувствовала облегчения, и не расплакалась, наконец, пока не проговорила про себя, до последней буквы, всё, что слышала в ту ночь, качаясь на тарзанке. И когда на малой станции лоб съехал вместе с автоматической дверью, и она глотнула горклого, теплого, крапивного, мазутного воздуха, немедленно же, с той же противоестественной, саму ее удивлявшей целеустремленной быстротой, с какой несколько минут назад выходила в тамбур, она вытерла рукавом кошмарно корябавшей джинсовой куртки внезапно обретшее прежнюю чувствительность лицо и вернулась в вагон, в отделеньице, где сидела Анастасия Савельевна (раззябисто, из последних сил, в толпе придерживавшая ей «место» – поставив на скамью напротив себя сумку).

– У тебя есть ручка и кусок бумажки, мам? – ледяным, деловым, поразившим и испугавшим ее саму голосом, потребовала она.

И на последней странице книжечки расписания поездов, с идиотской надписью: «Особые заметки:…» (меньше всего подходившей для стихов), отвратительной, жирной, раздирающей страницу и марающей руки какими-то черно-фиолетовыми ошметками шариковой ручкой, записала наискось, неровным столбцом, единственное доказательство, которое, в случае необходимости, могла бы предъявить.

The e-mail has been sent

from [e-mail] to [e-mail]

at 00.18 on 19^th of April 2014

P. S.

Анюта, когда пробежишься по тексту, проверь, пожалуйста, в достаточной ли мере я изменила все имена, пароли и явки? А то тебе придется вместо предисловия писать уведомление, что «все события и имена героев являются вымышленными, включая имя автора».

The file was restored from Cloud

backup at 4:00 am on 19^th of April 2014: