Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Нет, не то чтобы я до сих пор морочила тебе голову, любезный, на все твои эсэмэсы с вопросами «Gde ti?» – но просто ведь твоя эта убогая, туповатая, ограниченная, упертая территориальность, честное слово, для меня не прёт. Особенно с недосыпу. Нет, честно: вот даже если я сейчас, отложив лэптоп, встану (жуть как не хочется – но предположим), с этой дурацкой перины (мягчайшей: вот засада! сколько раз решала, что куплю что-нибудь аскетически жесткое – чтобы не было соблазна путать спальню с компьютерным кабинетом) и, попирая гнездо аспидов проводов (от всего псевдо-беспроводного) под кроватью, дойду до круглого, иллюминаторного окна в гостиной (маленькой, низкой, со скошенными внутрь, к потолку, в верхней части, стенами – как в храмине: по небескорыстной причуде хозяина квартиры обращенной из чердака в лакированный люкс – с древним деревянным мореным угловатым сундуком между нависающими межоконными нишами под чуть ли не монастырски-кривыми белоснежными чердачно-потолковыми сводами) и, жестом взметывания вверх парусов, вздерну бечёвку деревянных горизонтальных жалюзи – то увижу – на противоположной крыше – одиннадцать печных горшков (как, наплевав на резонность, и руководствуясь только визуальностью, всегда хочется назвать смешные chimney pots) в один ряд – выглядящих то ли как менора (в которой кто-то перестарался с количеством подсвечников – сделали с запасом – на случай, видимо, если перегорит), то ли как глиняные напёрстки для ангелов – потому что вставлять крайне долговязые перста в них было бы возможно только с неба (если бы они не были наглухо заделаны), – а слева – ряд домов о двух этажах (со стойлом для автомобилей в нулевом) с той особой кардиограммой крыш – заостренных, высоких, треугольных – какую можно встретить только здесь, в моем милом лондонском хуторке Мэйфэр. Но даже этот реальный антураж за окном не будет значить ровно ничего: и ни в коей мере не умерит (ты не возражаешь, если я так выражусь?) тех реальностей, которые, как от зажигалки, вспыхивают, когда я вожу себя, загрузившись, словно в компьютерную игру, в Google Maps Street View, по Москве. Голубь, летящий прямо сквозь меня, на Печатниковом; мойщик окон, зависший на поджопнике в Кисловском; транс-временной асфальт в Гагаринском: как смешно проходить ту точку, где склейка съемки – половину асфальта снимали при дождливой погоде – половину при ясной – всё забавно, безусловно забавно. Ведь в конце концов – ностальгия расчленяема: запахи, люди, еда, звуки, вот эти вот визуальные, почти тактильные прогулки по Москве в Google Street View – как массаж глаз намозолившими их проулками. Внешняя ностальгия расчленяема – может быть разложена на составные логичные части – а всё, что может быть разложено – как было известно даже еще старику Сократу, – не вечно. И, только изредка, матерок от чувства покражи знаменует моменты, когда, завернув курсором Street View в переулок, в ожидании увидеть неброский московский дворянский домик, настолько естественный в знакомом пейзаже, как часть меня – вдруг вижу вместо него нововыстроенную сияющую стеклобетонную елду, в нефтяном вкусе, достойную Арабских Эмиратов, или Сургута. Но в таких случаях ликующая правда тем более очевидна: реальность, которую по-прежнему вижу внутри я – которую невозможно снести экскаватором, которая незыблема, неразрушима, цельна и неразлагаема – гораздо реальнее всего того, убогого, материального, что кличешь реальностью ты – и именно внешняя реальность, а не моя, внутренняя, подлежит (и будет подвергнута) корректировке. А в тот момент, когда этот, временный, диссонанс между «материальным» и вынесенным уже в сот вечности материалом, становится совершенно невыносим – я много-много раз подряд колочу в картинке Москвы на Google Maps знак «—» – и, наблюдая уезжающие, складывающиеся метаморфозы и мельчание пейзажа, счастливо понимаю, что, в общем-то, Вознесение – это, по большому счету, просто экстренный, крайне быстрый Zoom out. Когда всё земное достало.

Кроме того, милый, судя по тому, что из квартиры у меня кто-то с великолепнейшей, высокопрофессиональной бесследностью умудрился выкрасть мой лэптоп, доверчиво лежавший на кровати в спальне, пока я на три минуты выходила прогуляться на Баркли-скуэ (заколдованное квадратное сердце Лондона, куда никогда не суются туристы, – с золотыми на солнце трехсотлетними платанами, которым нечем еще нынече пока щегольнуть – разве что торгануть прошлогодними шишками), – так вот, судя по тому, утверждаю я, что дверь умудрились вскрыть так, что даже замок оказался не взломан, когда я вернулась, а, наоборот, пристойнейше заперт, как ни в чем не бывало (приходил целый взвод скотлэнд-ярдовцев – теперь всё в пудре: искали отпечатков) – так вот судя по всему этому, любезный, мне не надо трудиться отвечать тебе больше на вопросы где я, – а вопросцы эти в твоих свежих эсэмэсах – чисто косметическая дань гугнивой твоей традиции: и мне опять придется снимать другую квартиру.