– В том то и дело… – грустнеет Шломо. – В том то и дело, что ничего похожего. Я и сам это в какой-то момент понял, понял, что это – искусственная конструкция – я пытался как бы разыграть невозможное. Я как-то потонул в той реке архивов, исторических, философских и религиозных книг – и не заметил, что просто зачитался, забылся – и роман так и остался недописанным. Я даже четверти не написал. Мне так сначала было интересно в нем путешествовать, путешествовать во времени. А потом… Потом, когда я вспомнил про реальность, которую я хотел просто приукрасить, вписав ее в исторический образ – так вот, когда я вспомнил про реальность, мне стало вдруг не по себе в этом романе – он сразу отслоился от протагониста, он остался отдельной картинкой – а реальность отдельной. Я писать про реальность не захотел, больно все это ворошить. И – ну вышел из библиотек в мир, и роман так и остался недописанным, никаких ответов на свои вопросы я в книгах не нашел. Хотя, знаешь, я до сих пор немножко скучаю по тем временам, когда я только начинал роман писать и когда я только начинал свои исследования: корешки старинных манускриптов, эта особая молчаливая вакуумная торжественность в зале редких книг! Этот особый запах старых книг!
– Ну да – в вечности не пахнет беконом, – дразню его я. – Пойдем, – говорю, – чего, ты навсегда теперь здесь, у пиццерии, жить решил остаться и нюхать?
– Можешь, – говорит Шломо (жмурясь, не двигаясь с места, развалившись на заборчике, расслабленно подставляя большое личико выплавляющемуся из тонкой полупрозрачной дымки солнцу, явно отодвинув уже эмоционально предмет беседы в комиксы), – можешь, конечно, винить в этом запах бекона, но ты меня не убедила.
– В чем, – говорю, – конкретно я тебя не убедила, Шломо?
– В том, – говорит. – Ну в том… Как Бог оправдывает зло на земле?
– Да ты взбесился, что ли, Шломо, право слово, а?! – ору. – Конечно же Бог никакого зла не оправдывает никогда! Окстись! – говорю.
– Что-что сделать? – заинтригованно переспрашивает Шломо, приподняв белое полное правое веко. – Я, – говорит, – конечно стараюсь русский вывести на высочайший уровень, как ты заметила – ради тебя, ши́кца, между прочим, учу! Но ты все-таки говори помедленнее и поразборчивее. Что, – говорит, – сделать?