Расплата

– Андрей умен, – с укором произносит миссис Жилина. – Он брал деньги у «Терндейл», но никогда их не терял. Записи торгов, которые вы видели, были сфальсифицированы специально для Уильяма.

– Так вот почему у фонда по-прежнему есть миллиард долларов в активе. – Я неожиданно понимаю, насколько это очевидно.

– Именно, – соглашается она. – Андрей инвестировал деньги «Терндейл». Вопреки тому, во что верили вы и Уильям, инвестиции приносили доход. И настолько хороший, что он покрывал все расходы фонда, дал возможность выкупить поддельные акции и оставил нас в плюсах на несколько сотен миллионов наличными.

Я был дураком. Мне следовало бы засомневаться в отчетах Андрея сразу же, как только я их увидел: он потерял очень много денег за слишком короткий промежуток времени. У трейдеров есть старая поговорка: великий трейдер прав чуть больше, чем в половине случаев, а ужасный трейдер – чуть меньше, чем в половине случаев. Никто не мог так упрямо ошибаться, как Андрей, если верить его отчетам. Мой профессор по бухучету был прав: любое мошенничество становится очевидным, стоит только признать его возможность.

– Мы хотели, чтобы Уильям верил: «Терндейл» обанкротится, – продолжает миссис Жилина. – Он должен был быть в отчаянии во время заключения сделки.

– Чтобы вы смогли получить за коллекцию побольше?

– Это не самое главное. Чтобы осуществить планы Андрея, фонду нужны были значительные свободные средства. А я должна была перехватить контроль над «Терндейл» у Уильяма, чтобы поставить во главе компании Катю. Это мои подарки детям. Но гораздо важнее суммы как таковой было согласие Уильяма на условия сделки.

– Какие условия? – требую я, снова раздраженный тем, что не понимаю ее.

– Тринадцать лет – это очень долгий срок, – говорит миссис Жилина. – Но восемьдесят картин почти восьмидесяти художников – это очень сложно, даже для меня. Я не могла позволить Уильяму и его экспертам проверять мои подделки дольше, чем одну ночь.

49

– Вы разорили Уильяма, – говорю я, пораженный хитроумием ее мести.

– Хуже, – спокойно отвечает она, снова начиная раскачиваться в кресле. – Я унизила его. Он гордился тем, что разбирается в искусстве и бизнесе. Я сделала из него дурака.

– Где же настоящие картины?

– Они были доставлены в Метрополитен-музей сегодня днем, вместе с оригиналами записей профессора фон Штерна, где выдвигаются аргументы в пользу их подлинности. Большинство картин наверняка можно вернуть владельцам. Мне только жаль, что я не увижу лица Уильяма, когда он прочитает об этом в газетах. Я молю Бога дать ему пожить достаточно долго, чтобы полностью вкусить свой позор – так, как я вкусила свой.

Чем больше миссис Жилина мне рассказывает, тем ужаснее она становится в моих глазах.

– Вы спланировали это еще тогда, когда Катя начала работать на Уильяма? – спрашиваю я, по-прежнему не в силах осознать масштаб ее двуличности.

– Вы меня неправильно поняли. На подготовку наживки ушли годы, но окончательно ловушка сформировалась лишь в самый последний момент. Многое из того, что я сделала, было импровизацией. У меня не было намерений впутывать Катю или Андрея. Лишь после того как Андрей сообщил мне о своей болезни и разъяснил, что он хочет совершить до того, как умрет, я разглядела возможность мести.

– Андрей никогда не одобрил бы убийства, – возражаю я, чувствуя необходимость высказать его точку зрения.

– Конечно, нет, – соглашается она. – Убедить его сделать то, что он в результате сделал, и так было очень тяжело. Андрей всегда весьма неохотно позволял цели оправдывать средства. Я убедила его воспринимать деньги Уильяма как свое наследство – наследство, которое лучше потратить на больных и обездоленных, чем на очередное крыло для Метрополитен-музея. Единственный плюс болезни Андрея состоит в том, что он так и не узнал об убийстве вашей жены. Чувство вины раздавило бы его.

– Вы обернули его добрые намерения на службу вашей мести.

– Нет, – решительно возражает миссис Жилина. – Я верно служила нам обоим.

– Согласился бы с вами Андрей?

– Толстой или кто-то из его последователей, возможно, написал бы великую и объемистую книгу на тему нравственности моего поведения. Я сделала то, что считала лучшим для своих детей и для наследия профессора фон Штерна. Я совершала ужасные поступки – даже хуже тех, о которых вам известно, – чтобы отстоять их интересы и отомстить за Bon papa. Я потеряла невинность в тот вечер, когда Уильям изнасиловал меня, и поступилась своими принципами в тот день, когда пришла умолять его о помощи. Возможно, мы с ним вместе будем гореть в аду, но я не жалею ни о чем.