Распни Его

Опустив голову, понуро ходил взад и вперед князь Василий Долгорукий. На попытки заговорить с ним и обменяться мнениями он заявлял всем, слегка картавя и грассируя слова: «Нужно ли заниматься ненужными разговорами? Разве могут иметь значение наши мнения и суждения? Главное для всех нас одно: каждый должен исполнить свой долг перед Государем до конца. Не нужно преследовать своих личных интересов, а беречь только интересы Его Величества»…

Кирилл Нарышкин держался в стороне, уединенно, был задумчив, почти не участвовал в разговорах и чаще всего молчал. Другим одиночество было нестерпимо. Они сходились вместе, страстно и горячо обсуждали события, судили и рядили о мерах, которые следовало бы принять, и осуждали то прямо, то намеками Алексеева и Рузского. Это были разговоры для души; практического значения они не могли иметь, так как никто их не спрашивал и мнением их не интересовался.

Около трех часов дня многие из свиты собрались в купе у профессора Федорова. Никто ничего толком не знал; чего-то ждали; знали, что вместо Родзянки в Псков едут Гучков и Шульгин; делали вялые догадки о том, зачем они едут; цеплялись за соломинку и, как дети, строили наивные надежды, что кому-то удастся их убедить, уговорить и свести все к хорошему концу. Неожиданно в купе открылась дверь; вошел совсем побелевший в лице Фредерикс. Тихим, ровным голосом, без всякой аффектации, как всегда, он сказал единственную фразу — больше ничего не мог произнести:

— Savez-vous, l’empereur а abdiqué…[13]

Все мгновенно вскочили с мест. Все сразу заговорили, обращая вопросы к Фредериксу: «Как, когда, что такое, почему, не может этого быть?..» В ответ старик недоуменно пожимал плечами и разводил руками. У некоторых мелькнула догадка: Фредерикс сказал, наверное, чепуху. Это или старческое слабоумие, или явная путаница. Но граф Фредерикс находился в своем уме, в полном сознании и в твердой памяти.

— Государь получил телеграммы от главнокомандующих. Все они умоляли его отречься. Государь сказал, что, раз войска этого хотят, он не хочет никому мешать…

Снова посыпались вопросы: «Какие войска, что такое, не может быть, ведь у нас война?.. Отречься так внезапно, здесь, в вагоне, и перед кем, и отчего?.. Да верно ли это, нет ли какого-либо недоразумения, граф?..»

Фредерикс, сильно волнуясь, у него дрожали старческие руки, сказал в ответ:

— Государь уже подписал две телеграммы: одну Родзянке, другую Алексееву. Он сообщил о своем согласии отречься в пользу Наследника при регентстве Великого князя Михаила Александровича. Главнокомандующим вместо себя Государь назначил Великого князя Николая Николаевича.

— Эти телеграммы у вас, граф? Вы их еще не отправили? — поспешно спросили несколько человек.

— Телеграммы взял у Государя Рузский; он тут начальник и, наверное, уже исполняет.

Фредерикс заволновался еще сильнее; на лице показалось страдальческое, плаксивое выражение, на глазах, давно поблеклых, навернулись слезы. С отчаянием в голосе он сказал:

— Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя… — Старик почувствовал, что силы оставляют его. Не желая показывать глубины своего душевного волнения и своих старческих слез, старый, верный слуга режима, как уходящая бледная тень, вышел, прямой, эффектный, красивый поздней осенней красотой.

— Бедный старик, — сказал Мордвинов голосом, в котором слышались слезы. — Он так нежно любил Государя, как сына. И вот дожил, чтобы увидеть бесславный конец царствованию самого благочестивейшего, православнейшего из русских царей…

Фредерикс заперся в своем отделении. Все остальные продолжали стоять в изумлении, как в некоей немой сцене, «отказываясь верить в неотвратимость всего нахлынувшего»… Это был момент оцепенения, когда все как будто подошли к краю пропасти и заглянули вниз, в пугающую, страшную бездну. Заглянули, замерли, и слова прилипли к устам.

— Ах, напрасно эти телеграммы Государь отдал Рузскому, — прерывая молчание, сказал со вздохом Граббе. — Это, конечно, все произошло не без интриг. Он-то уж их, наверно, не задержит и поспешит отправить. А может быть, Шульгин и Гучков, которые скоро приедут и сумеют отговорить и иначе повернуть дело. Ведь мы не знаем, что им поручено и что делается там у них. Пойдемте сейчас к графу, чтобы он испросил у Государя разрешения потребовать эти телеграммы от Рузского и не посылать их хотя бы до приезда Шульгина…

Слова Граббе показались для присутствующих лучом ярко вспыхнувшей надежды. Все внезапно воспрянули духом. Разом, скопом двинулись к Фредериксу.

— Я не только вырвал бы у Рузского телеграммы, я его немедленно арестовал бы, как государственного изменника, — сказал Нилов, свирепо горя глазами. — Эта измена давно подготовлялась и в Ставке, и в Петрограде. Думать теперь, что разными уступками можно помочь делу и спасти Родину, по-моему, безумие. Давно идет ясная борьба за свержение Государя. Огромная масонская партия захватила власть, и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы…