Распни Его

Фредерикса застали в купе; он сидел, опустив голову на руки, и плакал. Старик охотно отозвался на просьбу и немедленно пошел к Государю. Выйдя от него, сказал Нарышкину:

— Пойдите к Рузскому и от имени Государя потребуйте телеграммы назад.

Другие к этому добавили:

— Телеграммы непременно отберите; ни на какие доводы не соглашайтесь; если телеграммы начали передавать, — немедленно снимите с аппарата…

Прошло в томлении полчаса. Нарышкин вернулся с пустыми руками. Рузский отказался вернуть телеграммы; он обещал их не посылать и заявил, что в последующем он поговорит с Государем лично. Итак, погасла, как фейерверк, вспыхнувшая надежда. В желании Рузского настоять на отречении и не выпускать этого дела из своих рук ни у кого больше не было уже сомнений…

А над Псковом блистало яркое солнце, и в лучах его на Детинце играли золотом и белизной древние соборы и храмы — свидетели промчавшейся невозвратной жизни. На базарах шла бойкая торговля, были открыты все магазины, спокойно двигались по улицам люди, проезжали повозки, извозчики, автомобили. Решалась судьба России, но здесь, в древнем городе, было спокойно и никто ничего не знал. В этом резком контрасте было что-то нестерпимо жуткое и страшное…

* * *

Гучков и Василий Шульгин выехали из Петрограда в 3 часа дня. О поездке их знали только члены Думского комитета, озабоченные больше всего тем, чтобы выпавшая власть не попала в другие руки и осталась за ними.

— Надо действовать тайно и быстро, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь, — горячо и резко, как подлинный заговорщик, говорил в Думском комитете Гучков. — Если мы сделаем по соглашению с «ними», то это непременно будет менее выгодно для нас. Надо поставить их перед совершившимся фактом…

Гучков бил и направо, и налево. Направо он видел общественные круги, для которых мысль об отречении Царя была бы чудовищной и вызвала бы бурю негодования. Налево был самочинный Совет рабочих и солдатских депутатов, «бунтующие толпы черни, революционный сброд и всякая шпана», которым место в Сибири, а не в управлении государством.

Поездка в Псков была вырвана Гучковым. Ей предшествовало бурное, напряженное, ночное заседание Думского комитета. Яростный, негодующий Гучков, в которого вселился дух бесноватый, сурово и презрительно говорил своим перепуганным насмерть коллегам:

— Кто желает играть по маленькой — тому не место в революции. Трусливого и робкого не сделаешь героем; дряблый, малодушный и бесхарактерный — пусть лучше сидит с женой за кофейком. Не каждому дано рубить сплеча… Один ставит в игру пятачок, другой — рубль… Я хочу поставить все. Если мою шею украсит пеньковое ожерелье, я буду знать, за что повешен. Но если повесят меня, и вам не миновать той же участи. Вас еще страшит мысль об отречении, хотя вы и говорите, что она созрела в умах и сердцах. Поворота не может быть. Теперь возможно только единственное: вырвать отречение и взять власть в свои руки. К вопросу об отречении царя я стал близок не сегодня, как многие из вас. Я подготовлял почву для устранения Николая II любой ценой, любыми способами задолго до этих дней. Свойства характера Царя не давали возможности ввести его в политическую комбинацию. Сейчас, когда царские министры сидят в Петропавловке, устранение Царя является срочным и необходимым. Колебания в этом вопросе приведут к гражданской войне, а это будет ужасно для России и для вас лично, господа! Если вы не дадите мне полномочий — я готов сделать это за свой личный страх и риск. Я поеду, как политический деятель, как русский человек, и я добьюсь отречения или не вернусь вовсе… Положение ухудшается с каждой минутой. Идучи сюда, я видел много офицеров в разных комнатах Государственной думы. Они спрятались сюда, потому что боятся за свою жизнь; они умоляют спасти их… Надо решиться на что-то большее, что дало бы шок и вывело из этого ужасного положения с наименьшими потерями. Император Николай не может больше царствовать. Высочайшее повеление от его лица — уже не повеление: его не исполняют… Мы не можем спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда мятежный сброд и вся эта сволочь расправится и с монархией, и с нами. А между тем это неизбежно будет, если мы выпустим инициативу из наших рук. Надо дать России нового царя. Без монарха Россия не может жить…

Гучков, как и Родзянко, как и Милюков и сотни других российских «прогрессистов», очень легко и охотно вину за происходящие события возлагал исключительно на Царя, Царицу, «темные силы» и на неспособное и бездарное правительство. Себя он ни в чем не обвинял, считал невинным голубем, безупречным борцом за общественные идеалы и о своей патриотической деятельности был самого высокого мнения.

— На Государе и Государыне и на тех, кто неразрывно был связан с ними, — на этих головах накопилось так много вины перед Россией… Для меня давно уже стало ясно: Царь должен покинуть престол…