Расположение в домах и деревьях

Разумеется, когда мы вошли в комнату, на нас не обратили ни малейшего внимания. Тут мало что изменилось за время моего отсутствия. Чернобородый Гольской ел вишни. Ел он быстро, сплёвывая косточки в небольшой холмик на блюде, напоминавший славное полотно русского баталиста «Апофеоз войны», ел, пожимая плечами, словно всем своим видом показывал непричастность к сидевшим и стоявшим вокруг него. Косточки он влажно обсасывал.

Девушка на ковре лежала, как и прежде, неудобно вывернув руку. Только флейтист в креповых очках подавал признаки жизни – возился с чёрным продолговатым футляром, не в состоянии, очевидно, справится с замками. Я не понимал, зачем мы пришли сюда, и хотел было спросить об этом Костю, но тот мягко и настоятельно удержал меня от излишних расспросов ласковым движением руки.

Сутулый студент, приятель лежавшей на ковре девушки, крякнул, подошёл к окну и, перегнувшись через подоконник, выкрикнул, слушая раскаты эха:

– Ночь кончилась!

Ему не ответили.

Вера попросила у крашеной блондинки, просидевшей всю ночь у стены на стуле, пудреницу и напудрила нос. Этого ей показалось мало, и она, высыпав на ладонь пудру, вымазала всё лицо. Блондинка у стены робко улыбалась. Улыбались почти все.

Улыбаясь во весь рот, к Вере подошёл Майкл и обнял её за плечи. Она оглянулась и с серьёзным видом сняла его руки: «Потом, дорогой, я устала…», – расслышал я.

Флейтист наконец раскрыл свой футляр и достал флейту.

– Чаю так и не дали, – сказал кто-то равнодушно, на что Гольской оглушительно расхохотался и смахнул с блюда «апофеоз».

Флейтист вытер губы рукой, пощупал языком мундштук и заиграл. Он играл «Шестнадцать пауз для флейты» Стребса. Как он играл, собака! И кто надоумил его играть утром? Но он дул, гоняя «паузы» одну за другой, все шестнадцать, возвращаясь по нескольку раз к десятой, к тому месту, где на берегу старик встречает мальчика и трогает его глаза руками, и они спинами поворачиваются к и вам, и страшней всего – ветерок, который играет их волосами, когда и старик и мальчик, оба неподвижны, и у обоих закрыты глаза. Да, играл он, кажется, так, как нужно. Получалось у него. Но нельзя было, нельзя, ни в коем случае нельзя было ему играть здесь утром, а мне слушать. И вместо того, чтобы подойти и помешать ему играть, я выдавил из себя с каким-то свистом:

– Теотокопулос… – и покачал головой. – Теотокопулос, ночь кончилась, – сказал я.

– Что вы сказали? – обратился ко мне Митенька. – Не расслышал.

– Какого чёрта он играет? – спросил я. – Надо же – зачем он это придумал?

– Играет… – отозвался слабым эхом Митенька, морща и без того как печёное яблоко лицо. – Чаю обещали. Не дали. Потому, наверное, играет.

– Хватит. Хорошего понемножку, – сказал флейтист и уложил флейту в футляр. – Чаю не дали. А я играть не нанялся.

Вошёл дядя Лёва. Тотчас за ним вошла Наталья. Её глаза блестели. Как будто плакала. Они постояли и, не говоря ни слова, снова вышли в коридор.

– Смотрите, ночь кончилась, – заметил скрипучим голосом Митенька. – Жарко будет сегодня.

– Как вчера, – прибавил Гольской. – Ну что же… Спасибо этому дому. Пора ехать. Пора, мой друг, пора…

Ему не ответили. Молодой человек стоял у окна, зябко ёжась. Девушка на ковре приподнялась, охнула и, шатаясь, побрела до стола, где налила себе вина, но, поднеся стакан ко рту, внезапно оцепенела. Флейтист болтал ногами, пристроившись на табурете. Блондинка улыбалась. Митенька выскользнул из комнаты.

Гольской отвесил общий поклон и сунул руку под стол. Продержав её там секунду, не больше, он неуверенно посмотрел по сторонам. Потом встал, прошёлся по комнате, заглядывая во все углы, и вернулся на место. Но тут же вскочил и опять прошёлся по комнате. Было видно, что он в затруднении.

– Странно, – сказал он. – Был ведь. Только что был. Где же он может быть? Вы не видели? – спросил он Веру, хватая её за локоть. – Вам не попадался на глаза? Был ведь, буквально минуту назад. В высшей степени невероятно, – пробормотал он, опуская локоть. – Там документы, бумаги, деньги… Как прикажите понимать? Наваждение. Вы не видели? – обратился он к блондинке.

Никто ему не ответил.

– Глупости, – раздражённо бросил Гольской. – Но был, был! Не мог ведь он испариться!

– Что испарилось? – спросил сутулый студент.

Девушка очнулась и залпом выпила стакан.

– Документы, книги, деньги наконец! – вскричал режиссер, залезая под стол. – Как в воду канул, – донеслось из-под стола.

– В передней поищите, – посоветовал флейтист.

– Нет. Там я не мог его оставить, – из-под стола ответил Гольской.

– Тогда на кухне, – сказал флейтист. – На кухне может быть…

– Я, конечно, посмотрю, но я его здесь оставлял!