Расположение в домах и деревьях

– Деньги?.. Да, найдутся. Вы думаете мне на такси удобней?

– Такси? – переспросил я. – Почему такси?

– Почему? – удивилась Вера. – Как почему?

– Ах, да… Вы меня не так поняли, – сказал я. – Понимаете, дело в другом: скажем, мы, то есть вы и я, смогли бы сейчас чего-нибудь выпить. Конечно, если деньги есть. А нам не мешает выпить, – сказал я. – В нашем положении просто необходимо выпить.

– Выпить… – как бы в раздумье протянула она.

– Ну и хорошо, – поторопился я. – Вы предпочитает сухое? Как-никак жарища, значит, пару бутылок сухого, – но сам я подумал, что если она решит действительно покупать вино, то лучше было бы не начинать.

– Я не успею, – нерешительно сказала она и раскрыла сумку. – Мы сделаем так: я вам дам деньги, а потом вы… Понимаете, мне надо спешить. Я бы и сама с удовольствием выпила, и к тому же: пить – так водку, а не вино. Признаться, мне вина вовсе не хочется, честно!

– С соком, – подхватил я, глотая песок. – Никакого вина, ни в коем случае. Исключительно водка…

Когда-то я пил вино и морщился от одного слова, от одного упоминания о водке.

– Из холодильника, – вдохновенно развивал я тему, – сок в запотевшем стакане, на котором проталинки от пальцев, ветер речной из окна, шторы снежными пузырями, тихая музыка, а потом наступает вечер… ведь так? Теперь, когда всё известно, вы ступайте в отдел, а я позвоню одному человеку. Возможно, мы воспользуемся его гостеприимством.

И я объяснил:

– Он должен уехать, а на летний сезон я обычно перебираюсь к нему. Вот… О чём я хотел сказать? Его наверняка не окажется, и мы пойдём к нему, то есть ко мне, как бы ко мне, благо тут недалеко. Прохладный подвал, антураж, камень, мрамор… он скульптор, труженик. Но летом там удивительно прохладно и легко дышится… окно хорошее, перед окном стена, очень живописная стена, что-то без конца капает откуда-то, и голуби…

– Мне ваш рай кажется слегка сомнительным, – сказала она.

– От недостатка воображения, – уверил я её.

– Подвал… – поморщилась она. – Мне это что-то напоминает. Не знаю, что… Должно быть, где-то читала.

– Изящная словесность сгубила Россию, – сказал я. – Ну, скульптор, ну, подвал, ну, читали, ну и что?

– Я ещё ничего не успела сказать.

– Выходит, что говорю только я!

– Вам, наверное, нужны две копейки?

«Подожди, подожди, – сказал я себе, – ты ещё попляшешь у меня, великая русская читательница!»

– Две копейки?.. да, давайте. Я не собираюсь долго, узнаю – уехал он или нет. – Во рту давным-давно пересохло, и слова давались мне с трудом. Песок жевал. Жевать-жевать – не пережевать. Будто железные хлебы в дорогу кто-то по доброте сунул в сумку.

– Подвал… – усмехнулась она. – Забавно. И когда всё это кончится! – вздохнула она и шагнула в поток народа, который её тотчас унёс в страшные недра гастронома.

А я положил две копейки на выступ стены, вытащил папиросу, размял хорошенько и прикурил у носатого, вконец отощавшего мальчишки.

– Ну? – спросил он меня участливо. – Ты чего? Ломает?

От неожиданности я чуть не поперхнулся дымом. К мальчишке подошла подружка с рогожным мешком на плече. Плечо от солнца краснело помидором.

– Отсыпать дурцы? – грустно спросил носатый.

Я покачал головой. Они тоже вежливо качнули головами и тронулись, невозможно серьёзные: он носатый и тощий, она толстенькая и усталая.

Песок от дыма обратился в цемент. Разжёвывая его, я не нашёл в себе сил сдвинуться с припёка. Никому я не намеревался звонить. Я наврал ей по привычке. Скульптора не было, подвала тоже, к себе везти не хотелось. Но мне нужно было собраться с мыслями и решить для себя: остаться с Верой, последовать за ней или уехать на вокзал и так далее. Но как только я представил себе кошмар, царивший у касс, – общество Веры, любое времяпрепровождение, всё что угодно – начинало казаться мне райскими садами.

Не помешало бы землетрясение, – вскользь подумал я, – небольшой разрушительной силы, баллов в пять. Малярия и землетрясение. Но лучше бы чуму бубонную: чума съела бы мою психоструктуру, обглодала бы её до костей, а кости у меня серебряные – подумалось, – лёгкие, пустые, полые и серебряные.

Пропало желание вообще двигаться с места. Однако предстояло решить: напиваться или не напиваться. В голове отчётливо шумит, как будто шмель тычется в стекло, – не хватает ещё, чтобы кое-кто крикнул: открой окно, он нас перекусает, а что?.. открою, и мохнатый шмель бросится в сад, над ирисами, мимо погреба, а за липой я его потеряю из виду. Не могла на меня повлиять так смерть Амбражевича. Не могла… совсем несправедливо с его стороны то, что я простудился, когда мне болеть не хочется и нельзя ни при каких условиях.

Всё складывалось в пользу пиршества. Благоприятствовало расположение светил. Одно, впрочем, несвоевременно закатилось.

– Эй? – услышал я знакомый голос и скосил глаза. – Рядом стояли носатый и его подружка. – Тебе нехорошо? – спросила подружка. – Курнёшь с нами? – Носатый отвернулся.

– Нет, ребята, – сказал я, набирая воздуха в лёгкие. – Я – другое поколение. Другие заботы, другие привычки, другие проблемы.