Распутин

- Атак... при всех... вот хоть сичас... - увереннее сказала Маринка, пьянее все более и более. - Так тогда жить будут - водой не разольешь...

Дикий хохот, улюлюканье, восторженный истерический визг, уханье поднялось в мутной мгле комнаты. Кто-то дробно топал ногами, кто-то исступленно мяукал, и многие вскочили и махали руками и орали что-то, и у всех кружилась голова и захватывало дыханье.

- Ну ты, Маринушка, хоша и сваха, а того... - кричал подгулявший Прокофий. - Ты бы хошь перед молодыми-то постыдилась...

- А что твои молодые-то? Пущай учатся... - орали со всех сторон пьяные возбужденные голоса. - Небось, уж сами умеют - наука не хитрая. Га-га-га-га... Ай да Маринка... Вот стерва бабенка, мать ее за ногу... Ну удружила... А ну, Егор, а? Аришк? Чево дремать-то? А? Гага-га-га...

И снова визг, хохот, сквернословие заполнили жаркую комнату до краев. И в мутном вонючем воздухе, в страшной мешанине виднелись то бледными, то багровыми пятнами потные лица, раскрытые орущие рты, то мутные, то масляные глаза, в которых стоял темный огонь вожделения, бессвязно мотающиеся руки.

- Егор, а? - напирали на того со всех сторон. - Чего робеть-то? А? Маришк, да ну... А?

- Так что... Я завсегда готов... - с искривленной улыбкой сказал нетвердо Егор. - Охулки на себя не положим...

- О-го-го-го-го... - залилась застолица, заплескала в ладоши, завизжала по-поросячьи. - Аришк, ну... Валляй!

Аришку мяли, толкали, обдавали зловонным жаром пьяных ртов, и вот среди неистового рева, воя, визга, топота, бессильных протестов тоже опьяненных и разпалившихся хозяев, ее, бледную, ослабевшую, со сбившимся на сторону платком, повалили на грязный пол и толкнули к ней бледного, криво улыбавшегося Егора. Среди смрада, истерического визга, восторженного заливистого свиста мелькнули в сумраке под горящими зеленым огнем глазами белые голые женские ноги... Егор, бледный, сопя, неуклюже возился над бабой. Маринка исступленно кружилась, притоптывая и подпевая, над ними, и, сама себя не помня, схватила со стола большой жестяной закоптелый чайник и в каком-то экстазе стала поливать из него пару на полу. И вдруг резкий крик боли прорезал дикую мешанину звуков, и супруги вскочили с пола и яростно набросились на ничего не видящую, исступленную Маринку.

- Стерва, сволочь! - хрипло кричал Егор, подтягивая свалившиеся штаны. - Лахудра! Ты изувечить нас хотела... Я тебя в порошок изотру!

Аришка, гладя ляжки, мучительно стонала и плакала.

В чайнике оказался кипяток.

И когда разобрали в чем дело гости, вся комната огласилась дружным восторженным ревом. Мужики, бабы, молодежь, старики хватались за животы, перегибались, захлебывались смехом, давились, отплевывались, всплескивали руками и ржали исступленно:

- Кипятком! Да по притчинному месту!.. Вот так средствия!.. Ай да Маринка, вот так свела...

Хозяева, тоже едва стоя на ногах от смеха, разводили между тем Маринку и Егора, который с налившимися кровью глазами лез на нее с кулаками. Аришка выла на голос, не столько от палящей боли на животе и ляжках, сколько от сознания вдруг открывшегося ей сиротства ее: никто ее не жалеет, все над ней смеются...

- Ох, головушка моя бесталанная... И для чего только я на белый свет уродилась?..

- Да не вой ты, дуреха!.. - кричали ей с хохотом со всех сторон. - Есть чего... Егорка не утешил - вон, поди, матрос Ванька Зноев утешит... Ишь как он на тебя разгорелся... А-га-га-га...

А под окнами в светлом, душистом - так свежо и упоительно пахло черемухой... - сумраке майской ночи, в нежном серебристом сиянии лучистых звезд шел бестолковый пляс, визжали скверные и бессмысленные частушки девки, подростки яростно преследовали девчонок и исступленно мяли их по темным углам, и беднота, наглотавшаяся огненного самогона, то и дело диким ура

благодарила от всего сердца тароватого хозяина...

XIV

А ДЕЛО ВЫХОДИГГ, РЕБЯТА, ОБМАН!

Первое время после свадьбы размякший Васютка немножко поуспокоился, но потом снова и снова все в нем стало мучительно двоиться: что настоящее - старое или новое, Ванька Зноев, которому все подчиняются, или генералы, которые что-то завозились в Сибири и на Дону? И понемногу стало выступать и расти и совсем новое: жалость к ни за что убитому им отцу Александру и его голодающей семье - Сережку схватили пьяного и расстреляли: его уличили будто бы в растратах и взятках, но на самом деле на ушко передавали, что он с кем-то из главарей в Совете поссорился из-за одной советской красавицы, - и угрызения совести, что он сделал это жестокое, явно теперь бессмысленное дело. В смятенной душе парня стояла и не проходила тупая, сосущая боль, и сон не приходил к нему этими короткими, светлыми, душистыми ночами...