Распутин

Царь, тоже оживившись, сел на табурет Алексея. Фролов быстро расставил шашки. Солдаты навалились один на другого и напряженно блестевшими глазами следили за игрой. Сперва царь крепко потеснил Фролова, но тот ловко извернулся и вдруг запер одну из шашек царя.

- Го-го-го... - загрохотали солдаты. - В нужнике! Вот так Фролов! Гага-га... Молодца!

- Это ничего не значит... - думая, медленно и машинально говорил царь. - Торжествовать, брат, рано... Это мы еще посмотрим... А ну вот так! - вдруг весело решил он. - Что?!

Он разом открыл ход своей запертой шашке, прошел в дамки и съел двух.

- Эт-то ловко! - восхитились солдаты. - Паллучай, Фролов!.. Это тебе, знать, не Алеша!

Царь уверенно и красиво выиграл партию. Потный от натуги Фролов, глядя на него сияющими от удовольствия ласковыми глазами, оживленно растолковывал ему, где и что он прозевал, чего не смикитил,

как надо было бы ему ходить. Солдаты требовали еще партии.

- Да не кури ты чертову махорку свою! - окрысились они вдруг на одного солдата. - Нет терпенья, так выйди... Облом!

Солдат сконфуженно потушил папироску. Царь, вынув золотой портсигар, протянул его, раскрыв, солдатам, и корявые пальцы по очереди, стесняясь и путаясь, брали нежные папиросы.

- А ну пусти, Фролов! Теперича я...

- Пусти, пусти его, Фролов! Нехай и ему рыло набьют...

А на пороге в изумлении окаменел приставленный наблюдать за царской семьей комиссар Временного правительства Панкратов, уже седеющий революционер. Еще совсем юношей он попался с типографией, при обыске застрелил жандарма и после страшной одиночки в Петропавловке - как раз напротив Зимнего дворца, через светлую Неву - отправился на двенадцать лет в не менее страшную якутку. И вот революция освободила его и вознесла, и ему доверила судьбу того, кого он всем сердцем считал мучителем, как своим, так и всего народа русского. И вот вдруг он сам своими глазами с порога караулки видит, как этот мучитель всего народа русского, этот Николай Кровавый режется с русским народом - в шашки!

- Да ты постой, ваше величество... Мэй ход... - услыхал он чей-то добродушный голос. - Это тебе в нужник не хочется, вот ты и торопишься...

- Ай да Митрев!.. - захохотали солдаты. - Ты, брат, тоже не жуль: мы и за тобой глядим в оба...

И ухо Панкратова, не веря себе, поймало и добродушный тон, и смех, и ласковый ответ кровавого царя, и сквозь толстые очки он, все не веря себе, растерянно смотрел на эти добродушные фигуры, склонившиеся над шашечной доской...

Государь, заметив его, улыбнулся и добродушным жестом пригласил его присесть поближе. Но страшный революционер, убийца, комиссар революционного правительства так вдруг чего-то смутился, так чего-то во всем этом перепугался, что, пробормотав что-то несвязное, он торопливо скрылся в коридор. Он действительно был перепуган, смятен: почти полвека державшаяся на его глазах повязка вдруг упала, и он, как и его царь, вдруг увидел то, чего он всю жизнь не видел: настоящую жизнь. Вдруг в одну секунду, в одном озарении он понял, что этот простоватый полковник не только не мог его мучить, но и не мог этого даже и хотеть, ни его, ни русский народ, что никакой ненависти ни у него к Панкратову и к солдатам, ни у солдат и у Панкратова к нему нет, совсем нет, что все это надуманное, что все они, сами того не сознавая, были все это время в очень значительной степени орудиями каких-то огромных роковых сил, которым они не знают даже и имени, что далеко не вся правда заключается в тайных типографиях, прокламациях и динамитных бомбах и что, следовательно, вся его, Панкратова, жизнь была бесплодным блужданием среди каких-то призраков, была отдана какой-то ужасной ошибке, что он просмотрел, прошел мимо настоящей жизни, такой простой, такой ясной, такой теплой...