Распутин

With unending true devotion

Deeper far than I can say...[84]

И ее жених, робкий, голубоглазый Ники, жмет тихонько ее руку и говорит:

- Это она о моей любви к вам поет... Да, да:

With unending true devotion

Deeper far than I can say...

И она засияла на него своими большими серыми, сразу вдруг потеплевшими глазами. Да, она любит его, робкого, мягкого, такого застенчивого, и как человека, и как будущего императора великой страны, который возведет ее, свою избранницу, на головокружительную высоту нечеловеческой власти, бесчисленных богатств, почти божеского преклонения со стороны миллионов...

И вспоминается яркий майский день в старой Москве. Города нет - есть только пестрый океан национальных флагов, ковров, гирлянд, цветов, толп человеческих, и в этом горячем восторженном океане, под мощный гул бесчисленных колоколов и музыки, с отуманенной, опьяненной счастьем головой плывет она в золотой карете, которую цугом везут шесть прекрасных разубранных белых коней под султанами. И впереди он, ее Ники, тоже на белом коне, и блестящая свита окружает его, и сверкающей лавиной тянутся несравненные полки гвардии. И она, гордая, с ласковой улыбкой наклоняет свою голову навстречу ей ревущих толп и знает, чувствует, что каждый поклон ее для них теперь - счастье, о котором они не забудут года. И старая каменная сказка прекрасного Кремля над сонной рекой, и блестящее богослужение в древнем, покрытом священной копотью веков соборе, и вот он, Ники, в золотой короне и горностаевой мантии, трепетно возлагает на ее склоненную голову золотую, всю в огнях, корону, и она, только еще недавно бедная, захудалая немецкая принцесса, каких и не пересчитаешь, теперь стала благочестивейшей, самодержавнейшей, великой государыней всероссийской, какая в мире только одна! Блестящие балы, громовые парады грозных ратей, когда перед ее Ники, державным вождем их, склонялись тысячи славнейших знамен, торжественные посольства со всех концов Земли Русской, торжественные посольства со всех концов мира, исступленный рев восторга толп народных, и посреди всего этого она, молодая, прекрасная, опьяненная счастьем, в тяжелой мантии, в золотой императорской короне, вся в огнях драгоценных, которым цены нет...

За дверью послышались тяжелые шаги и сдержанные грубые голоса. Императрица всероссийская гневно обернулась на шум, и - в дверь, не постучавшись, вошел в высоких сапогах и поддевке Юровский, комиссар, с одутловатым, точно заспанным лицом, маленькими жесткими глазками, над которыми, как всегда, свешивалась в виде жирной запятой прядь темных волос.

- Что вам нужно? - спросила строго императрица.

- Поднимите поскорее своих и собирайтесь - вас сегодня увезут в другое место... - хриплым голосом приказал Юровский, избегая смотреть на нее. - Поскорее!

- Куда? Зачем? Почему? - воскликнула она.

- Я на ваши вопросы отвечать не обязан... - грубо отвечал тот. - Приказано, и весь разговор.

- Но наследник нездоров...

- Ничего... Белые близко... Собирайтесь живее...

Чрез полчаса все, уже одетые, тревожные, собрались в маленькой комнате внизу, ожидая... Было темно и страшно... Еще несколько минут, и в комнату ворвались страшные люди, застучали выстрелы, послышались крики, жалобный детский плач, захрустело разрываемое штыками мясо, завоняло дымом и кровью... И очень скоро все стихло - только во дворе ровно стучал грузовик... И понесся он спящим городом, и на зеленой поляне среди леса запылал огромный костер, и уже окоченевшие окровавленные трупы были брошены в него, и первые желтые листья - на севере рано появляются они, - как золотые кораблики, кружились вокруг золотого дворца огня...

XXIV

ВЕСТЬ ИЗ ПРЕКРАСНОГО ДАЛЕКА...

Огромная страна вся кипела слезами и кровью. Как всегда, люди в крови друг друга хотели найти разрешение мучивших их загадок жизни и, как всегда, бесплодно. Еврей Канегиссер убил кровожадного еврея Урицкого, и тысячи ни в чем не повинных людей, называемых баржуазами, были казнены за это; еврейка Каплан стреляла в Ленина и слегка ранила его, - снова тысячи ни в чем не повинных людей заплатили за эту рану безмерными страданиями и жизнью; писатель-социалист неугомонный Савинков организовал в целом ряде городов вокруг Москвы восстания, которые все провалились, - снова тысячи и тысячи людей, никакого отношения к этим восстаниям не имеющих, их боявшихся, пролили за них свою кровь в чрезвычайках. Эти полосы безудержного террора захватывали всегда и тихий Окшинск: было расстреляно еще несколько оцепеневших от ужаса буржуев, а другие буржуи - купцы, чиновники, зубные врачи, священники, учителя гимназии, барыни, земцы, журналисты и тому подобные - были в наказание поставлены мыть полы в казармах, чистить там отхожие места, шить какие-то мешки.

- Но у нас нет ниток! - робко сказали буржуйки.

- Так шейте без ниток! - грозно рявкнуло начальство.